— Кивушка («Она вроде умненькая? Может, и не такая расчетливая, как чада бомонда? А, лукавство! Воспитали…»), ты склонна доверять самооценкам нашего замечательного предводителя?
— Склонна. Но полагаюсь на его исключительные откровенности. Почему он женился на мне? Не всех, к кому причастен Курнопай, он способен любить, но их почитает он с непременностью. Мои родители среди первых соратников Бэ Бэ Гэ. Однажды они прокололись. Он простил. Сплошная признательность. Надо сделать их бесповоротными соратниками, почему и женился.
— Ты назвала две причины. («Я не верю в Болт Бух Грея платоника».) А есть главней причина.
— Нет, мой дорогой посвятитель.
— Именно есть. («Притворяется или не сознает своей привлекательности?») Я… Не в моей натуре…
— Ага, не в твоей натуре.
— Что «ага»?
— То «ага», что ты хочешь сказать: отношение мужа ко мне расходится с его сексапильностью?
— А вот и не угадала. («Эх, надо было подтвердить. Собственно, зачем доискиваться до интима?») Бывает неотразимая привлекательность…
— Не у меня ли неотразимая привлекательность?
— Именно.
— История с моим посвящением… Спасибо, погладил душу.
— Да не комплимент, клянусь САМИМ.
— Почему он не любит? Ты не любишь?
— Не в личном плане подходил, в объективном. Ты очень привлекательная. Смотрю на тебя, а на языке вертится: «Чудо женственности!»
— Только теперь открылось?
— Раньше видел. Сквозь неприязнь.
— А Фэйхоа?
— В Индии, как пишут, замужняя женщина не видит никого из мужчин, кроме мужа. Я, как индийские женщины, не видел никого, кроме Фэйхоа. Я стыжусь, что сегодня увидел тебя.
— В смысле раскаяния?
— Не определилось.
— Я определю. Ты почувствовал… Но ты не подумай, что хвалюсь. Я защищала тебя. Я нашла ходы. Не декрет — закон, не меньше. Конечно, Бэ Бэ Гэ предан своему мальчишескому культу Курнопы-Курнопая. Бабушка Лемуриха, ты должен знать, прости, чуть не сбила Бэ Бэ Гэ с панталыку. Он чуткий, он мудрец! Он в ней разочаровался. О тебе, о вашей семье он никогда грубого слова. О ней сказал: «Начальстволюбивая старуха. И властолюбивый окорок». Прав, ты думаешь, священный автократ?
— Бабушка Лемуриха мне заменяла отца с матерью. Ее недостатки небезызвестны мне. Тем не менее обсуждать ее не стану.
— Ты — держревизор, почему и должен быть совестью номер один в нашем обществе. Беспощадный к чужим, ты обязан быть еще беспощаднее к оценке родственников.
— Намек на Скуттерини?
— Говорю обо всем в идеале. Вообще-то тебе применять идеал необходимо в равной степени к Скуттерини и к бабушке Лемурихе. Выяснится, что он и бабушка Лемуриха — совместные хищники, ты не щади ни ее, ни Скуттерини.
— Завязать мою бабушку с экономическим гангстером международного масштаба — тут ты («Выдержка. Заступница ждет благодарности. Не схамить бы».) увлеклась.
— Прости. Но в идеале представляешь?
— Представляю, — понуро согласился Курнопай.
Видение золотых монет, приносимых с ипподрома, — их бабушка Лемуриха упаковывала столбиком в красную фольгу — отозвалось в Курнопае паническим чувством: вдруг да она вкладывала те деньги в подпольный бизнес игорных домов и до такой степени нажилась, что через того же Скуттерини вкладывает свои капиталы в корпорации, действующие на всех континентах.
— Кивушка, я принимаю твое замечание.
— Ты бы видел, мой родной посвятитель, какую истерику она закатила Бэ Бэ Гэ. Примчалась во дворец, встречным и поперечным показывала снимок: «Мальчишка, а его в держревизоры. Гнать! В ссылку! Выбросить из страны!» К священному автократу ворвалась без доклада. Приемная полна министров. Двери оставила открытыми. И ему: «Гнать. Выкинуть из страны. Не прогонишь — покончу с собой». Чем силен священный автократ, растеряется на миг и начинает всматриваться в человека, будто бы впервые видит. «Щадите, мадам, возможности адъютантов, иначе скоро будете дешевенькой рухлядью. Не для того мне доверено САМИМ быть его наместником, дабы я серьезно воспринимал безрассудство».
— Кивушка, пощади.
— До чего же мы докатились из-за эпохи трех «Бэ»?!
Он помог ей надеть разлетайку, сказал на прощание:
— Спасибо, моя просветительница.