Нетерпение («Сличить, сличить фотку с той, в апартаменте Данциг-Сикорского!») принесло Курнопая к дворцу. Здесь и возник перед ним угрюмый Болт Бух Грей, кивком повелел следовать за собой. Не к эскалатору пошел, а к лифту, который, покачивая донцем, начал спускать их внутрь железобетонного пня, где, как обреченно думалось Курнопаю, должны были находиться казематы. Там тебя никто не отыщет. Розовый свет придавал костюму Болт Бух Грея, сшитому из легкого шелкового полотна, фарфоровую глянцевитость. В момент, когда они оставили клеть, свет выделил во тьме лабиринта твердую белизну куртки, и его как перекусило сомкнувшейся сталью дверных половинок. Кабы не лоск куртки, то, поспевая за священным автократом, Курнопай поссаживал бы локти и плечи о наждачную шершавость бетона.
Поворотов было так много в лабиринтовой тьме, что заподозрил Курнопай за этим зловредное намерение. Священный автократ хочет довести его до ярости, теряющей контроль, а если он нападет — отвалтузить до полусмерти и расстаться с надеждой на братство с задроносым типом, не ведающим признательности.
Идея, кощунственная по отношению к нему самому, взбудоражила угнетенное сознание Курнопая. Будь он на месте священного автократа, предал бы ненависти Болт Бух Грея, уж точно бы давно замуровал.
Увиделось ему, именно благодаря мгле, кромешное несовершенство собственной натуры. Нормальный человек покладист, лишен всеотрицающей нетерпимости к стремлениям других людей, ценит тех, кто его боготворит, а те, кто его любит, им любимы, по крайней мере, чтимы, а он погряз в просматривании всех и всего лишь через себя самого. Забыл он завет, исходивший от САМОГО к ним с Фэйхоа в день посвящения. Говоря о Мировом Разуме, тем более о Мировом Чувстве, САМ внушал им, каковы есть величайшие духовные сокровища Вселенной и что есть неустранимая их скверна, которую возможно убавлять, как, впрочем, возможно и прибавлять энергию Мирового Разума и Чувства, находящихся на гибельном спаде у них на планете. И почти во всем он, Курнопай, содействовал убыли этой энергии. Правда, он способствовал вместе с отцом и Фэйхоа возобновлению упраздненных семей. Но сам-то не сделал и одной решительной попытки воссоединить мать и отца, самому примириться с Каской-Верой. Как потянулся к нему Огомий! Но чем скрепил он их взаимную генетическую тягу? Да-да, он вусмерть досадил Болт Бух Грею, пора, если не опоздал, приняться за искупление, и тем не менее он не согласен с ним, что одноклеточная жизнь семьи — атавизм, что человечеству уготована массовидность существования. Ох, опять он за старое. Противостояние Болт Бух Грею, оно на грани враждебности многомоторному САМОМУ. Но жутко ошибиться, склоняя себя к покорности. Не ради запутывания их понимания говорил САМ в день инициации о том, что сущности Мирового Разума и Чувства слиянно-различны, противоположно-едины, совмещаясь, несовместимы, не совмещаясь, совместны. Иначе не были бы столь ясны сложные философские формулы. Умник Ганс Магмейстер (и о нем, когда узнал о его ссылке, душа не заболела), дисциплинировавший умы курсантов, лично ему проговорился: «Мыслители открывают законы существования ради общественной цели, затемняющей для человечества их подлинное назначение».
Вспышка лилового света остановила Курнопая. По бликам зрачки уловили створку полированного дерева формы полукруга. Створка стронулась вправо и уносила своим движением рисово-белое отражение болт-бух-греевского костюма. Створка дуговидно втянулась куда-то вроде бы в твердь, обозначила того полированного дерева вогнутость, которая теперь мерцала крапчатой и волновой текстурой.
Болт Бух Грей шагнул, с поворота приластился спиной к изящной вогнутости. Не Курнопай догадался (он ничего не ждал, кроме каземата), а его тело, что перед ним лифт, и ноги сделали только шаг и меленько переступили, едва створка слегка наехала на запятники сандалет.
Они очутились вплотную друг к другу. Дыша в ключицу Курнопая, Болт Бух Грей спросил его о том, почему-де он, священный автократ, легчайшим образом ходит в полной темноте, а Курнопаю примнилось иносказание, будто бы священный автократ имеет в виду непроглядную историческую темноту, и он, на всякий случай шутливо, ответил, что не первое поколение людей двадцатого века идет вслепую, так что образовалась естественная привычка. На это Болт Бух Грей сказал, что якобы спрашивал без подтекста. Лифт поднимался бесшумно, Курнопай прошептал на ухо Болт Бух Грею: