— Вот тебе отец Гиви с последователями, — Алена указала на странное сборище.
Среди последователей отца Гиви она узнала Вениамина Федорова, который то и дело с сожалением оборачивался в сторону гудящей сцены, и Машу Клязьмину, видимо, окончательно впавшую в религиозный транс.
— Братья и сестры, попросим Великого отсрочить страшные беды! — неожиданно взревел гуру, воздев руки к потолку.
Вадим вздрогнул, инстинктивно сжав Аленин локоть.
— Будь мужчиной! — шепотом съязвила она.
— Не могу, — выдохнул он, — и когда ты перестанешь издеваться?! Что нам теперь делать?
Она пожала плечами и одарила его улыбкой:
— Молиться.
— Что?! — совершенно, как гуру, взревел следователь.
— Ты же любишь общаться в неформальной обстановке. Неформальнее, чем эта, вряд ли можно вообразить.
С этими словами она потянула его к кругу и, сев между Машей и Федоровым, усадила его рядом. Вениамин тут же заботливо протянул им по куску белой материи.
— Рад вам, пришедшие к свету! — душевно приветствовал он.
Алена сначала сложила по-монашески ладони ошалевшего Терещенко, который созерцал ее действия выпученными глазами, но не сопротивлялся, потом, сложив свои, с интересом уставилась на отца Гиви.
Тот снова воздел руки кверху с отчаянным воплем:
— Смилуйся над грешниками, Великий! Не ведают они, что творят, прости идущих к тебе!
— О чем это он? — спросила она Федорова.
— Молимся за упокой заблудших душ, — важно пояснил тот.
— Мне это не нравится. Как-то очень зловеще.
— Я бы тоже лучше пошел выпить, — тихонько пожаловался Вениамин, — но долг превыше всего.
— А ты совмести приятное с полезным!
Алена с Федоровым разом вздрогнули и уставились на неожиданно возникшего из темноты Ганина. Тот преспокойно уселся между ними на корточки и протянул пластиковые стаканчики.
— Наконец-то я до вас добрался, — он улыбнулся Алене и силой втиснул ей в руки стаканчик.
Вениамина уговаривать не пришлось. Он выхватил стакан у Ильи и залпом осушил.
— Хорошо, только мало! — посетовал актер.
— Лень, — крикнул Илья, — тащи поднос. Тут Федоров совсем в религию ушел. Нужно вытаскивать товарища из поповских пут.
— Просите, братья и сестры! — снова взревел гуру. — Просите за тех, кто предает нас по слабости. Просите Великого, чтобы снизошел до грешника!
В этот момент подоспел поднос со стаканами. Илья, как распорядитель несанкционированного пьянства, принялся одаривать всех молящихся водкой. Только двое остались равнодушны к его предложениям подкрепить религиозный пыл — отец Гиви (из убеждения) и Маша Клязьмина (потому что вообще ни на что не реагировала).
Облагодетельствовав всех стаканами, Илья снова присел рядом с Аленой.
— Ты просто обязана выпить!
— Я не хочу. Это же водка!
Он осветил ее своей знаменитой улыбкой, и в далеком свете сценического прожектора блеснули его потрясающие серые глаза.
— Ну, ради меня.
— Ильюша! Даже ради тебя. Я эту гадость на дух не переношу.
Он обхватил ее пальцы, сжимающие стакан, своими ладонями и, поднеся к губам, прошептал:
— А я разделю с тобой эту горечь, — и сделал большой глоток.
— А я выпью, пожалуй! — с ожесточенным вызовом воскликнул Вадим и, прямо как Федоров, осушил свой стакан залпом.
— Вот это я понимаю! — развеселился Илья. — Наш человек!
Тот промолчал скорее всего потому, что не мог ответить — он судорожно хватал ртом воздух и забавно морщился, хлюпая носом.
— Теперь Аленка! — Ганин подтолкнул стакан к ее губам и практически насильно заставил глотнуть.
Она совершила те же действия, что и Терещенко. На секунду ей показалось, что горло ее прожгло насквозь и водка льется куда-то внутрь, но непонятно каким путем. Потом стало очевидно, что напиток достиг желудка, — впрочем, в следующую секунду он направился в обратном направлении.
— Не останавливайся, а то вырвет! — откуда-то издалека донесся искусительный шепот Ганина. Каким-то образом стакан опять оказался у ее губ, и новая порция сорокаградусной дряни прервала попытку первой вернуться наружу.
Потом ей показалось, что гуру взлетел к потолку, откуда продолжал орать про грядущие беды. Впрочем, теперь это ее занимало меньше всего. Она мало что соображала, но тем не менее отчетливо осознавала, как ей плохо. И еще — она вдруг поняла, что от двух глотков водки так плохо быть не может.