— Значит, прессу не пускают? — усмехнулась Алена.
— Смотри не мозоль им глаза, а то пристрелят чего доброго! — Настя опасливо покосилась на дверь дежурки. — А репетиция с утра идет, словно по маслу. Актеры прыгают по сцене, как заведенные, главный не проронил ни слова. Людомиров попытался сострить, так на него верзила, который в зале теперь безвылазно сидит, так зыркнул, что тот до сих пор заикается.
— А следствие продвинулось?
— Под сценой братва каждую тряпку перетряхнула — всю ночь шарашились. Теперь вопросы задают, кстати, очень профессиональные, особенно к Ганину цепляются: что видел, где был? Тут, правда, с гуру казус вышел: спрашивают его, какие соображения, дядька, имеешь? А он им: «Неправильным путем следуешь, товарищ! Злом только зло посеять можно». Бандиты аж подпрыгнули, но ничего не сказали, отползли в сторону.
— А Ганин?
— Ильюша им ответил, что пусть, мол, стреляют его прямо здесь, он все равно ничего не вспомнит.
— Смело, — восхищенно выдохнула Алена.
— Он вообще сегодня не в себе. Истерит хуже Клязьминой. Тетка твоя его уже валерианкой отпаивала. А охрана наша новоиспеченная теперь за рабочую силу взялась — трясут их по-страшному. Для начала каждого головой под холодную воду сунули, потом по морде надавали, чтобы протрезвели, ну и начали спрашивать. А те ведь не помнят ничего, для них даже таблица умножения уже новость. Мычат, со страху вообще дар речи потеряли.
— Весело тут стало! — Алена глубоко вдохнула театральный воздух, чтобы общее веселье проникло в легкие.
— Точно, — кивнула Настена, — не театр, а цирк!
Терещенко Алена нашла у тетки в костюмерной. Вид у него был нерадостный. Он слабо помахал ей рукой.
— Да, — улыбнулась ему Алена, — похоже, у милиции сегодня выходной.
— Горыныч заявил, что ему здесь делать нечего, — сквозь зубы процедил Вадим.
— А ты здесь что делаешь?
— Набираюсь опыта. Братва так работает, что завидно стало. Слаженно, скрупулезно, трудовую дисциплину наладили, любо-дорого смотреть. Теперь сцена крутится, когда положено, фонограмма включается секунда в секунду, все трезвые, даже Федоров. Режиссер больше не краснеет от раздражения. Похоже, всех устраивает присутствие этих парней.
— Только не убийцу.
— Не взял бы наш главный этих людей на постоянную работу, — опасливо проговорила тетка Тая из-за ширмы.
— Здесь мало платят, — успокоила ее Алена.
— Ничего, эти ребята с душой, — жестко ответил им Вадим. — Они за искусство готовы впахивать. Один, который в зале сидит, кажется, Борик, так он, открыв рот, вожделенно внимает каждому слову, звучащему на сцене. А второй — Лелик — к гуру проникся, таскается за ним пуще Федорова, в глаза заглядывает.
— С ума я тут сойду, — вздохнула тетка Тая, — того и гляди, что мне допрос устроят. А я этих бандюг, честно признаться, боюсь.
В этот момент дверь распахнулась. Все разом вздрогнули и повернули головы. На пороге стоял Илья Ганин. Его прекрасные серые глаза горели лихорадочным отчаянием. Он тряхнул головой и, видимо, решившись на что-то важное, шагнул в костюмерную.
— Я хочу сделать признание.
— На-ча-лось! — по слогам произнесла тетка. — Ну, что я говорила?
— Подождите, — Илья протестующе вытянул руку.
Тетка Тая поджала губы и опустилась в кресло.
— А почему здесь? — усмехнулся Терещенко. — Основных следователей, кажется, тут не наблюдается.
Он демонстративно обвел глазами помещение, дабы подчеркнуть факт отсутствия Борика и Лелика.
— Да подождите же вы! — рявкнул на него Ганин и плюхнулся на стул. Он понуро уронил голову, потом поднял, оглядел каждого покрасневшими, воспаленными какой-то внутренней болью глазами и отчетливо проговорил: — Я убийца!
— Нет! — выдохнула Алена.
Тетку Таю откинуло на спинку кресла. Терещенко просто промолчал, смерив Илью строгим взглядом.
Повисла нехорошая пауза.
— Ты хорошо подумал? — пискнула за всех тетка Тая.
— Думал уже очень долго. И если бы признался раньше, многого бы не произошло, — совсем тихо ответил ей Ганин.
— А теперь по порядку, — вкрадчиво попросил Вадим.
— Порядка никакого нет, — ожесточился Илья, — вам что, мало моего признания?!
— Представьте себе, маловато будет, — следователь и бровью не повел.
— Другой радовался бы, что преступник пришел с повинной, — недовольно буркнул Ганин, совсем, видимо, сникнув. — Ладно, начну от Адама. Алена, ты должна помнить церемонию вручения премии «Чайка» прошлой осенью. В тот момент все у меня складывалось замечательно. Одно то, что главный собирался ставить «Гамлета», уже было для меня праздником. Впрочем, я отвлекаюсь, — он усмехнулся. — Замечательная у человека психика — столько внутренних преград нужно преодолеть, чтобы решиться на признание… Ладно, не в том суть. После основной церемонии был, как водится, банкет. Ну, я выпил, сколько, не помню, может, бокал вина, может, два… Лина Лисицына попросила довезти ее до дома, а живет она по Рублевскому шоссе. Я не отказался. Тем более что с Линой у нас сложились очень неплохие отношения. Мы даже… гм… словом, что там таить, у нас был легкий роман. Разумеется, я старался его не афишировать — сошлись как-то глупо, после премьеры «Страстей по Мольеру», вроде бы продолжили сценическую любовь. И она, и я понимали, что скоро все это закончится. У меня тогда были устойчивые отношения с одной девушкой. Повез я ее домой. А времени было часа три ночи. Свернули с Кутузовского проспекта на Рублевку, уже ближе к Кольцевой, кажется… Едем — музыка орет, мы болтаем, смеемся, вокруг ни души, как в пустыне, только желтые огни светофора мигают. Проехали один, второй, третий. Я совсем расслабился, ну и выпили мы, сами понимаете. В общем, не знаю, как Лина оказалась совсем рядом, мы начали целоваться, я с дуру еще газу прибавил… И вдруг — страшный удар. Машину откинуло, я едва справился с управлением.