Он ведь видел руку Ледибаг, когда напарница была без синхронизации. Худая, с острыми косточками и выступающими венками… как рука Маринетт. С сухой кожей, сильно очерченными линиями жизни и ногтями, отстриженными под ноль.
Критическое количество совпадений.
Несколько раз Адриан пытался начать разговор; их постоянно прерывали или же настроение у Маринетт было нервно-разозлённым, несмотря на миролюбивый нрав. Подруга медленно зверела от присутствия ненавидящего человека в своей жизни, но всё так же присылала аудио.
«Ты не спасёшь мир, если путаешься в ногах, насекомое».
«Даже половина крови нашего рода — ничто, если ты не в силах совладать с собой!»
«Что из тебя за героиня, если ты от меня бежишь, как заяц от тигра?»
Хотелось синхронизироваться и вломить Ван Чэну по пустой голове. Он ничего не делал, чтобы сблизиться с Маринетт, только оскорблял девушку, а та ведь ничего и не понимала. Зато его понимала Сабина: как-то подруге удалось записать разговор родственников на повышенных тонах.
Говоря откровенно, Адриан никогда ещё не слышал, чтобы Сабина так кричала.
«Либо ты делаешь то, что от тебя требуется, либо уезжаешь обратно в Шаолинь — и не возвращаешься!»
«Я наблюдаю».
«Неделание не приведёт к величию, Ван! Не поможет сохранить жизнь! Зато может разъярить богов, которых ты так почитаешь!»
«Наблюдение — не неделание…»
«Наблюдение без вмешательства всё равно, что приченение вреда, — сказала Сабина, резко успокоившись; Адриан сразу понял, в кого же пошла Маринетт с её прекрасным характером, — и если ты не начнёшь делать хоть что-то, то можешь уезжать. И в нас тогда не будет общей крови».
Ван хмыкнул.
«Дочь для тебя важнее рода? Важнее нашей истории? Нас?»
Адриан мог будто наяву представить, как Сабина щурит глаза. Не голубые, а серые, но их выражение — точь-в-точь как у Маринетт.
«Дочь для меня важнее мира, Ван. Я всё сказала».
«Ты…»
«Я. Всё. Сказала».
Но, говоря честно, Адриан бы предпочёл, чтобы Ван Чэн продолжал свою политику невмешательства. Потому что на следующий день после этого разговора он акуманизировался. А сам Адриан попал под влияние одержимого.
И ведь Ледибаг предупреждала, что возможна акума-повар на конкурсе готовки. Даже говорила, что там ничего нельзя есть… только Адриан про это забыл, по собственной рассеянности. А вспомнил лишь после того, как Маринетт, — похоже, всё-таки его Леди вдобавок к тому, что его подруга и что-то ещё, — взяла его за грудки и сильно встряхнула. На лице у девушки было выражение чистейшего страха.
За него. Она боялась за него.
Дальнейшее слилось в одну порченую киноленту: события смазывались в мутное пятно. В голове у Адриана набатом звучал всего один приказ: защитить самое дорогое.
Его Марибаг. Его Багинетт. Его… душу?
Он не помнил, как всё было, но знал, что сделал для этого всё. Однако, видимо, этого оказалось недостаточно. Когда Адриан снёс спиной кастрюлю и обварился в супе, осталась всего одна мысль: не получилось. Опять.
Опять!
Время стало тягучим и вязким, как желе. Адриан в мельчайших подробностях видел, как Кунг-Фуд делает замах и опускает руку с ножом; как Маринетт пучит глаза, не позволяя себе зажмуриться и спрятаться от собственной смерти. Ноги не слушались: из бедра торчал нож. Но, даже вытащив его, Адриан так и не смог встать.
— Нет! — заорал он, швыряя в Кунг-Фуда вытащенный нож.
Потому что ничего больше не оставалось. И, к своему удивлению, Адриан попал прямо в поварской колпак. А Маринетт, используя застывшее тесто как поддержку и подняв ноги, смогла оттолкнуть от себя Кунг-Фуда. Траектория ножа оказалась нарушена.
Она выжила. Выжила!
Бабочка вылетела. Ледибаг словила её, благо, одна рука у леди всё ещё была свободна…
После было Чудесное Исцеление. Объятие. Дрожь. И спокойное выражение лица Ван Чэна, смотревшего на них с Ледибаг так, будто делал одолжение, раз остался рядом с героями.
У Адриана кулаки чесались от того, как хотелось разбить лицо этого здоровяка. В кровь, в месиво, чтобы ни один пластический хирург не собрал. А вот Ледибаг… Маринетт была абсолютно спокойна. Смотрела на Ван Чэна так, будто тот не пытался минуту назад её зарезать.
— Судя по твоему виду, ты всё помнишь, — сказала она, криво улыбаясь.
Ван Чэн, который вроде бы не знал французского языка, кивнул. Выглядел он одухотворённым и каким-то просветлившимся. Того и гляди, вознесётся.
— Ты прошла испытание, насекомое, — сказал он на китайском. — И теперь я буду тренировать тебя. Ты достойна. И твой… тоже.