Он был готов наорать на де Гроота, что из-за него они заблудились непонятно где, но в следующий миг их БМВ влетел в гигантскую колдобину. Послышался душераздирающий скрежет металла, затем громкий хлопок лопнувшей шины, и ветровое стекло забрызгала бурая вода и заляпала темная, липкая грязь. Де Гроот поспешил нажать на тормоз и резко сбросил скорость.
— Идиот! — рявкнул на него Пройсс. БМВ замер на месте, покосившись на один бок. Пройсс распахнул дверь и потребовал у Кремпеля фонарик. Обойдя машину спереди, он посветил лучом фонарика на переднее левое колесо. Перед машины был сплющен всмятку, и смятым закрылком порезало шину.
Пройсс был вне себя от ярости. Головная боль вновь дала о себе знать с полной силой. Брызжа слюной, он заорал на де Гроота по-немецки. Он был так зол, что в гневе напрочь позабыл голландский.
— Ты, безмозглый идиот, ты посмотри, что сделал с машиной! — не в силах устоять на одном месте, Пройсс в гневе расхаживал туда-сюда перед застрявшим в яме автомобилем. — А ведь мы их почти догнали!
Он помахал рукой куда-то в сторону горизонта, где, разделяя небо и землю, пролегла темная линия, ровная, словно проведенная рукой профессионального чертежника. Дамба, защищающая польдер от Северного моря.
— Они сбежали от нас, и все из-за тебя, болван!
Де Гроот кое-как вытащил свою тушу из-за руля и встал напротив машины, прямо посреди света фар.
— Герр гауптштурмфюрер! Виноват, честное слово, виноват. Прошу вас, простите меня, герр гауптштурмфюрер.
Голос его звучал как иерихонская труба.
В голове Пройсса словно что-то взорвалось. Сначала она принял это за новый приступ мигрени, и тотчас подумал о том, что его вновь ждет госпиталь, доктора. Но это оказалась всего лишь мысль. Толстый голландец никогда не обращался к нему по званию — «герр гауптштурмфюрер».
— Что происходит? — негромко спросил он, неожиданно застыв на месте. Кремпель и Мункхарт стояли позади БМВ, в свете фар приближающегося грузовика с амстердамскими жандармами. Вскоре скрипнули тормоза, и на какой-то момент колеса грузовика скользнули в грязь. Пройсс ждал, что сейчас последует, и, кажется, де Гроот тоже. В следующий момент Пройсс, даже не поворачивая головы, услышал, как из грузовика на грязную дорогу вылезают голландские жандармы, все десять человек. Похоже, именно их и дожидался этот толстяк.
Пройсс расстегнул кобуру и вытащил свой «вальтер». Он успел успокоиться и снова перешел на голландский.
— Признавайся, ведь это ты позволил Виссер и всей ее шайке улизнуть из магазина на Линденстраат? Это ты позволил этой Деккер сесть в поезд тогда на вокзале? А теперь возглавил погоню и завел нас черт знает куда!
— Вы ошибаетесь, герр гауптштурмфюрер, — донесся из темноты голос де Гроота.
Нет, это надо же, какой нахал! Пройсс оттянул назад затвор «вальтера» и услышал, как из магазина в патронник скользнул патрон.
— Но ведь здесь нет никаких евреев!
— Думаю, что есть, герр гауптштурмфюрер, — спокойно произнес де Гроот. Света фар хватило, чтобы разглядеть на лице толстого голландца нечто вроде улыбки.
— Никто не видел, как евреи прыгали с поезда и бежали к морю. Это ты послал письмо в Гаагу. Ты сделал это еще до того, как мы покинули Амстердам. Почему ты это сделал, признавайся?
Пройсс услышал за своей спиной шепоток голландских жандармов. Но это не Линденстраат, да и он здесь не один. Пусть этих типов в синей форме целый десяток, зато с ним Кремпель и Мункхарт, оба с автоматическими пистолетами. Так что голландцы не осмелятся напасть на него.
А вот де Гроот, судя по всему, был иного мнения или же считал, что слово Науманна служит ему надежной защитой. Он лишь пожал плечами, и его толстое брюхо колыхнулось в свете фар.
— Я устал от ваших особых методов, — сказал он. Причем последние два слова произнес, нет, скорее выплюнул по-немецки — Sonderbehandlung. Оно резануло ухо, особенно на фоне голландского, последовавшего вслед за ним. И никаких «герр гауптштурмфюрер» на этот раз. — Одно дело евреи, но добропорядочная голландская женщина… — Де Гроот умолк, словно думая, что ему сказать дальше. — Добропорядочная голландская женщина. Это совсем другое дело.
Пройсс тотчас вспомнил старуху, вылетевшую из окна. Все с нее и началось, это человеколюбие де Гроота.