Маус затянулся сигаретой, ожидая услышать нечто более интересное, и не был разочарован.
— Больше всего я тоскую по моей Аннье. — Коротышка встал и улыбнулся. — Если я вернусь и сделаю то, что мы хотим сделать, то потом заберу ее с собой в Англию. Это глупо, да?
Маус не знал, что сказать. Рисковать собственной задницей из-за какой-то девчонки? Да, он считал, что это глупо, но не стал говорить об этом Йоопу — не хотел обижать.
— Ты знаешь людей, которые встретят нас в Голландии? — вместо этого спросил он.
— Кристиан считает, что должен послать им сообщение, — ответил Йооп, явно довольный тем, что они сменили тему. Коротышка не курил и, чтобы проветрить комнату, открыл окно. С улицы к ним на четвертый этаж тотчас ворвался шум уличного движения. Маусу почему-то вспомнился убогий офис Бергсона на Бродвее.
Позавчера Рашель позвонила брату в казарму, расположенную к югу от Лондона, и велела ему не показываться в доме на Аргайл-стрит. Кристиан рассказал ей, что по армейскому радиопередатчику отправил сообщение на той частоте, которую по идее должны прослушивать члены подпольной группы голландского Сопротивления. О ней условились еще до того, как в 1940 году немцы с важным видом вошли в Амстердам. Остается только надеяться, что подпольщики его получили.
— Их пятеро, — пояснил Йооп. — Трое мужчин и две женщины. Но один из мужчин achterlijk… как это по-английски… глупый? — Маус не понял, что имел в виду его собеседник — умственно отсталого, или просто не слишком умного, вроде Малыша Фарвела. — Брат моей Аннье — глупый. Но вторая женщина, она даже поумнее моей Аннье. Река. Река Деккер. — Йооп поставил свою чашку на стол рядом с креслом Мауса. — Она единственная jood, еврейка, среди нас. У нее в сердце много ненависти, Маус. Duitsers отправили ее vader и moeder, родителей, на Восток. Но она очень смелая, бесстрашная. Я думаю, она тебе понравится.
Маус был уверен, что никогда не встретится с этой самой Рекой Деккер. Он вылезет из самолета, сделает несколько выстрелов из «вельрода» и вернется обратно в Англию.
Маус повернулся к Йоопу и, старясь не смотреть маленькому голландцу в глаза, кивнул.
— Чем обязан удовольствию видеть вас, герр бригадефюрер? — поинтересовался Пройсс. — Вы проделали большой путь, от Гааги до Амстердама.
Эрих Науманн возглавлял в Голландии силы внутренней безопасности — гестапо, крипо и СД — а также курировал концлагеря, включая Вестерборк. Высокий начальник еле заметно улыбнулся своему подчиненному.
— Нет, Хорст. Я был в Берлине. Бесконечные совещания, встречи с Гиммлером и его лизоблюдами. — Науманн испытующе посмотрел на Пройсса. У бригадефюрера было лицо немолодого человека, правда, довольно гладкое. Серые глаза цепко разглядывали собеседника из-под кустистых бровей. Пройссу всегда было нелегко выдерживать тяжелый взгляд начальника. — Хорошо, что хотя бы Гейдриха уже больше нет. Это единственное благое дело, которое сделали для нас чехи, когда в прошлом году застрелили его в Праге. Они хотя бы нас с вами избавили от этого безумца Гейдриха.
Подобные разговоры и замечания о рейхсфюрере СС и его протеже Гейдрихе были делом рискованным. Пройсс испытал неловкость.
— В Берлине обеспокоены высадкой союзников в Европе, представляешь себе? Считается, что это произойдет уже в текущем году. — Науманн покачал головой. — Но я все-таки выкроил немного времени, чтобы выпить рюмку-другую с моим любимым учеником.
— Простите меня, — Пройсс уловил намек. Он откинулся на спинке стула и вытащил из нижнего ящика шкафа у себя за спиной бутылку коньяка «Пьер Ферран» и пару бокалов. — Боюсь, что это одна из последних моих бутылок. Да, друзья из французов никакие, если они не в состоянии снабжать нас вот этим. — Он разлил золотистый коньяк по бокалам и вручил один Науманну. После чего начальник и подчиненный звонко чокнулись.
— Прозит! — пожелал Науманн. Пройсс хотел было откликнуться пожеланием здоровья фюреру, однако решил этого не делать и лишь повторил жест своего шефа.
— Я хотел поговорить с тобой, Хорст. Это главная причина, почему я по пути в Гаагу заехал в Амстердам. Хочу поделиться кое-какими новостями. — Науманн опустился в кресло и вытащил из портсигара русскую папиросу. Защемив в двух местах картонный мундштук, закурил. Грубый табак затрещал, рассыпаясь искрами, и на серый мундир Науманна светлыми хлопьями посыпался пепел. Науманн поспешно его отряхнул, а сам подался вперед, как будто собирался раскрыть какой-то секрет.