Он поворошил прутиком траву, и няня Фосет его заметила.
— Поди-ка сюда и не заходи далеко за деревья, нельзя. Иди-ка сюда. Это он, это Вильям, стой прямо, детка, не горбись. Ну, а это — про кого тебе было сказано. — Она говорила быстрей, чем всегда, и все поправляла кудерьки под шляпкой.
Вильям шагнул к скамейке, а знакомый наклонился вперед, протянул свою белую руку и улыбнулся во весь рот, будто это ужасно смешно, что их знакомят по всем правилам. Вильям подумал — нет, он не очень старый, но он старше папы — и сказал:
— Из Круглого Пруда всю воду выкачали. Одна грязь осталась.
— О-о! — сказал знакомый няни Фосет, и снова лицо у него изменилось, стало таинственное, и он спрятал язык за щеку и причмокнул, будто конфету сосет. — А ты хотел небось на лодочке кататься, да? Вон беда-то какая.
— Нет, я не хотел. Я люблю, когда он пустой. Пусть всегда такой будет. А лодки утонули, их видно. И ветки видно. И…
— Ну ступай, — сказала няня Фосет. Она вдруг рассердилась. — Не болтай глупости, ступай побегай, только далеко за деревья не забирайся, слыхал?
Он увидел, как она повернулась и села лицом к знакомому, увидел, какое веселое и внимательное стало у нее лицо, будто сейчас знакомый расскажет ей что-то ужасно интересное. Тот сидел к нему спиной, так что он видел только темно-серое пальто и полоску желтого шарфа.
Разочарованный их внезапным охлаждением, Вильям побрел по тропке под деревьями. Руки замерзли в шерстяных варежках. Он мечтал, чтоб что-нибудь случилось и день стал бы опять как все дни. У него над головой и всюду над далью небо висело ровно, тусклое и серое, как мозги. Женщина в зеленом пальто ушла со своей собакой, все уходили от январского ветра.
Он нашел каштан, и хоть зеленая сочная коробочка помялась, а колючки сгнили, внутри сидел отличный орешек, яркий, твердый и полированный, как стол красного дерева, — настоящий желудечек для игры. Он выковырял его и держал в руке — гладкий, блестящий. Он раскапывал листья, и от мха и земли из-под низу шла холодная сладкая вонь.
Он ничего не слышал и вдруг увидел совсем рядом ноги. Очень медленно он распрямился, держа прутик, как копье. Это оказался кто-то чужой. Вильям обернулся за поддержкой к няне Фосет, которая сидела на садовой скамеечке со своим знакомым. Они на него не смотрели.
— Хорошо, — сказал чужой. — Как хорошо. — Глаза у него глядели остро, но пусто, и у него была большущая голова. Вильям попятился. — Могу тебе еще дать. Могу тебе много-много дать, — и вдруг рука вытянулась из-под плаща, и на ладони лежало не то семь, не то восемь желудечков, больших, блестящих. Хочешь, все бери.
— Спасибо. У меня свой есть. — Вильям боялся, что не совсем вежливо ответил. Его тронуло великодушное предложенье, но было неудобно и хотелось, чтоб тот поскорей ушел. Он опять взглянул ему на ладонь, и желудечков как не бывало. И сама рука тоже скрылась в кармане плаща, так что Вильям даже засомневался, видел он эти желудечки или нет, а незнакомец улыбался. Твердый воротничок рубашки сверкал, как снег.
— Как тебя зовут?
— Вильям.
— Вот это хорошо. Вот это мне нравится.
Ветер врубился в деревья, растревожил сухую листву, с грохотом скинул вниз мертвую ветку. Ни с того ни с сего незнакомец повернулся и пошел прочь, скользя меж серых стволов, пока не исчез так же внезапно, как исчезли желудечки. Вильям стоял и соображал, как тот вообще появился. Свою находку он сунул в карман и покрепче зажал в руке.
«Ах, уж эти мне мужчины, — так говорила няня Фосет, — от них вечно жди подвоха, им веры нет».
Ему стало обидно и горько, что она бросила его тут с каким-то чужим, который чуть не подарил ему желуди, а сама преспокойно разговаривает со своим знакомым.
По дороге домой он спросил, увидят ли они его снова.
— Может, да, а может, нет. И все тебе надо знать, ах, какой любопытный.
Они шли быстро, все уже уходили из сада, уходили по бетонным скатам, к чаю, было чересчур холодно, потому и не падал снег, так она ему объяснила, и он совсем запыхался, поспевая за ней.
— Увидим — не увидим, мало ли. А может, мы увидим его еще в одном местечке.
— Где? В каком?
Ответа не последовало.
— А он на работу не ходит?
Няня Фосет вскинулась:
— Конечно, ходит, все порядочные люди на работу ходят. За кого это ты меня принимаешь? Ну неужели я стану якшаться с бездельником, лоботрясом?
— Нет, — сказал Вильям.
— Может, мы еще увидим его на работе… Да, увидим, и ты не пожалеешь!
— А что он делает?
— Ну! Тебе ни за что не угадать! — Няня Фосет схватила его за руку, и они перешли дорогу у Кенсингтон-Гор. — Ты про такое и не слыхал, ты прямо не представляешь!