Когда он шел по подъездной аллее, на минуту все у него сжалось внутри при мысли о кроватях, пугливо прячущихся за ширмами, о махровых тепличных цветах. Но входя в легко вращающуюся дверь, он уже ни о чем не думал и не знал, что надо сказать.
— Ее фамилия миссис…?
Господи. Он пытался припомнить буквы, выведенные над дверью деревенской лавки.
— Тр…
— Тэ…
— Трэ…
— Трэйб.
— Миссис Трэйб. А вы, простите?
Он ответил удивленным взглядом.
— Как ваша фамилия?
Самервил облокотился на край конторки, наклонился, сказал с отчаяньем:
— Моя фамилия Самервил… Я ее брат… Брат миссис Трэйб… У нее рак… Она в отдельной палате… Я…
На оконном стекле дрожала оса.
— Так вы брат миссис Трэйб? Вы приехали издалека? Что же вы сразу не сказали?
«Потому что боюсь, — хотелось ему ответить, — я все вру, я сам не знаю, зачем приехал…»
— Вот сюда…
— Миссис Трэйб? Проснитесь-ка, миленькая, ну вот, сядем, вот так, удобненько и хорошо. Давайте ротик утрем. А, миссис Трэйб?
В комнате пахло болезнью и жаром.
— Это ваш брат, миссис Трэйб. — Она наклонилась к самому уху старухи. Брат. К вам приехал ваш брат.
Блестящие глаза, кожа да кости. Полное отсутствие плоти.
— Вы только недолго. Долго нельзя, хоть вы и приехали издалека. Может, потом, попозже. Это ваш брат, миленькая. Вы не ждите от нее слишком многого, мистер Самервил. Многого не ждите.
Глаза открылись, темные, стеклянные, будто камни под водой — в огромных глазницах. Самервил отпрянул, он сжимал кулаки в карманах, вдыхал гнойный запах. Потом шея вытянулась и складками расползлась, как у черепахи. Она сказала:
— Это наш Джон, — и засмеялась, не то закашлялась, приводя его в ужас. — Я же им говорила! — Глаза скользнули в сторону, снова остановились на его лице. — Я им говорила. Он еще приедет, говорю, погодите, я же его знаю. Он приедет. Я им говорила. А она — все она, она — мне доказывает, будто ты умер. Она нас никогда не любила. А я им говорила…
Самервил бросился вон.
— Мы делаем что возможно, мистер Самервил. Но вы же сами видите, правда? Мы делаем что возможно.
Она догнала его у стеклянной двери холла.
— Теперь уж недолго. Простите, что приходится такое говорить.
«Ничего не надо говорить, — думал он. — Не разговаривайте со мной».
— Я рада, что она вас повидала. Очень хорошо, когда удается, чтоб они повидали всех родных. Я рада. И ведь она вас узнала, правда? Сразу же. Она далеко не всех узнает, особенно в последнее время. Простите, что приходится такое вам говорить.
Она вышла вместе с ним за стеклянную дверь, провела его через всю территорию, беседовала с ним о погоде, о том, что они делают все возможное для его сестры. Каким-то таинственным образом ему будто удалось соблюсти правила игры и выиграть.
На улице воняло выхлопными газами, и вся разница между его собственным миром и этим словно свелась к разнице запахов, дурных и хороших, дурных и хороших звуков.
В автобусе у него так дрожали руки, что мелочь высыпалась на пыльный пол.
С помощью лжи он пробрался в комнату умирающей старухи, совершенно ему незнакомой, он провел всех, и она приняла его за своего покойного брата.
Он расплакался, на него глазели, толстуха, сидевшая рядом, пересела подальше, к самой кабине водителя.
Когда он брел по аллее к кирпичному дому, он понял, что никакого ответа не получил, а ведь он предпринял ужасное путешествие, чтоб найти ответ, решить задачу. Бартон — тот знал бы, что делать, преспокойно сидел бы на солнышке и качал головой, — Бартон все бы ему объяснил. Значит, он во всем полагается на человека, который уж двадцать пять лет как умер?
Полуденное солнце подпаляло мезембриантемы на клумбе под окнами гостиной, плоские и блестящие, как медальоны.
«Но я же тут, у меня есть дом, есть все, — думал Самервил. — Никто не придет, никто мне не помешает».
За входной дверью, на коврике, опять лежало письмо.
На рассвете он стряхнул последний кошмар, открыл глаза, отогнал страшные картины, подстерегавшие за сомкнутыми веками, и поднялся.
На лужайке ранние лучи, как бритвенные лезвия, серебрились между травинками. Пахло сыростью.
Понемногу он успокоился, уже не тряслась рука, державшая кофейную чашку. Он решил пойти к озеру.
Выйдя из зеленого прохода меж буков, он заметил, что трава у воды рядом с тропкой притоптана, следы темнели в росе, как кровавые пятна. Он встал, прислушался, глядя на воду. Тут было тихо и еще совсем прохладно.