ия и косо взмывавшими в небо на угловатых остроконечных крыльях. Редкие паруса обмахивали салфетками расставленную на ровной поверхности залива, театрально освещенную солнцем, филигранную посуду островов с кувшинчиком Кронштадта посередине. В осиновой роще, обнесенная деревянным забором, стояла бело-голубая екатерининская вилла с разобранной крышей. За забором, открывшиеся внезапно в проеме ворот, анонимные строители разгружали кирпичи и молитвенно сгорбившийся сварщик озарял разлинованную пилястрами стену вспышками ледяного огня. Водянистый ветер заносил в открытые окна машины птичьи крики, плеск и шум прибрежных сосен, размешивая их в тесной кабине вместе с моментальной гарью придорожных шашлычных, слегка фармацевтическим ароматом пляжа и запахами теплого дермантина, бензина и выдыхающегося автомобильного дезодоранта. Дорога повернула в сторону. Они миновали железнодорожный переезд, взобрались на косогор, на краю которого, окруженный деревенскими домами, возвышался песочного цвета старательный сталинский ампир местного дома культуры, проехали через пустынный бор, мимо табличек с надписями "Стоп! Запретная зона" и "Опасно! Стрельбища", пересекли кочковатое неопрятное поле и остановились перед шлагбаумом возле зеленой будки КПП. Тощий солдат, щурясь, выглянул из окна. - Что смотришь? - спросил Вова, - открывай давай. На складе их встретил розовый белобрысый сержант в расстегнутой выгоревшей гимнастерке. - Вот смотрите, - сказал сержант, когда под складским налонным потолком шеренгами загорелись лампы, - выбирайте, чего вам нужно. Здесь у нас, - он указал на ближайшие невысокие полки, - пистолеты и всякая мелочь, там, дальше, - автоматы, гранатометы, минометы и прочая тяжелая артиллерия. Он внимательно посмотрел на девушек. - В общем, сами разберетесь. Марина и Кореянка Хо нерешительно подошли к полкам. Железные каркасы с дощатыми настилами были стыдливо задернуты новенькими холстяными занавесками. Марина приоткрыла занавеску. На полке, в ящике лежали коробки с пистолетами. Рядом с ящиком валялась грязная тряпка. Сержант обернулся к Вове. - С Танькой-то видишься? Вова сплюнул сквозь зубы на пол. - Бывает, - неохотно ответил он. - А я тут познакомился с одной, - оживленно сказал сержант, представляешь? Притащил ее домой, раздел, смотрю, - а это Нинка с молокозавода! Эта, помнишь, у которой сиська одна больше чем другая? Помнишь, Кильдибаев еще на ней жениться хотел? - Ну, - сказал Вова. - Хорошая баба, - сказал сержант. - Можно попробовать? - спросила Марина, показывая сержанту на упаковку с пистолетом. - Конечно, - охотно согласился сержант. Он распаковал пистолет, протер его, полюбовался новенькой и блестящей вороненой сталью, распечатал коробку с обоймами, ловко вогнал обойму в рукоять, обернулся и весело всадил подряд пять пуль в выщербленную стену. Помещение наполнилось невыносимым грохотом, визгом рикошетирующих пуль, запахом пороха и кирпичной пылью. Вова зажал уши ладонями. Довольный сержант протянул пистолет Марине. - Прошу. Пистолет оказался неожиданно тяжелым и теплым. С несколько преувеличенной непринужденностью Марина взяла его двумя руками, удивляясь про себя, насколько элегантно это выглядит в кино и насколько неуклюже получается в действительности, поудобнее устроила рукоятку в ладонях, прицелилась, зажмурилась и три раза подряд нажала на курок. Стреляя, пистолет толкался у нее в руках, словно только что выловленная рыба. Сквозь музыку до нее донесся отдаленный гром и в темноте, под прикрытыми веками опять поплыли замысловатые разноцветные узоры. Кореянка Хо отобрала у Марины пистолет, широко расставила ноги, высунула язык и быстро прикончила обойму. - Ну как? Нравится? - куртуазным тоном, снисходительно улыбаясь, поинтересовался сержант. - Мы еще посмотрим, - уклончиво ответила Марина. Они снова отошли к полкам. Марина вынула наушник из уха. - Я все придумала, - сказала она, - мы их всех прямо в машине положим, завтра вечером, после клуба. - В машине? - недоверчиво спросила Кореянка Хо. Интересно, подумала Марина, неужели я действительно смогу вытащить неизвестно откуда эту неуклюжую железяку, направить ее на моего нового знакомого и выстрелить? Невероятно. И Кореянка Хо в это время: хвать. Бах. Даже представить себе невозможно. - Конечно, - заявила она безапеляционно. - Главное, целиться не надо. Ты телохранителей, я - Владимира Федоровича. Одновременно. Раз-два. Марина показала. Сержант издали с интересом посмотрел на нее. Кореянка Хо помялась. - Знаешь, Маринка, - сказала она нерешительно, - я не могу. - Почему? - удивилась Марина. - Я, наверное, все-таки буддисткой буду, - опустив голову, сказала Кореянка Хо. - Ну и что? - спросила Марина недоуменно. - Карма, - сказала Кореянка Хо. - Я даже комаров сейчас не трогаю, добавила она, жалобно глядя на Марину. Марина задумалась, держа пистолет в руке. Кореянка Хо понуро стояла рядом. - Ладно, - сказала Марина нейтральным тоном (больше всего Кореянка Хо не любила, когда Марина таким тоном начинала разговаривать), - желаю тебе человеком стать в следующей жизни. Будешь меня на поводке выгуливать. После склада сержант отвел гостей в мастерскую гарнизонного художника по соседству. Художник дезертировал из части три недели тому назад. Незаконченный транспарант стоял в темноватом помещении у стены. "Выше знамя прославленной русской армии", - прочитала Марина надпись, намеченную мелом по красному кумачу. Сержант угостил их экспериментальной, местого разлива, изготовленной, как уверяла этикетка, по старинным традиционным рецептам, водкой под назаванием "Романовка". На закуску он выставил восхитительное розовато-кварцевое сало, малосольные, с прилипшими веточками укропа, огурцы и самодельную домашнюю колбасу, которую он разрезал страшным десантным ножом. - Братик кабанчика забил, - сказал сержант, - ну, будем. Ваше здоровье, барышни. - Выше знамя прославленной русской армии, - бодро ответила Кореянка Хо, поднимая рюмку. - Куда уж выше, - цинично сказал сержант. - Выше не поднимается. По дороге обратно Марина неожиданно сказала, что хочет побыть одна и попросила высадить ее неподалеку от части, в сосновом лесу. Кореянка Хо с покупками виновато поехала домой. Пройдясь немного по обочине, Марина отыскала две доски, перекинутые через кювет и, следуя узкой, почти неразличимой под низкорослыми кустиками вереска тропинкой, поднялась на откос и углубилась в лес. Волнистые солнечные полосы струились по сосновым стволам, по мху, по усыпанной блестящими иголками земле. Невысоко над кронами сосен молча покружились две чайки и соскользнули в дальнюю путаницу ветвей. Марина вышла на неширокую, заросшую низкорослым выгоревшим малинником просеку, после которой тропинка сразу стала спускаться в молодой ельник, отделенный от соснового леса укатанной до глинистого сухого блеска проселочной дорогой. Марина прошла среди невысоких елок, как бы вставленных аккуратно, на одинаковую глубину в ровную песчаную, там и сям подернутую подсохшими по краям островками губчатого мха, почву. Крупный песок вперемешку с гранитным гравием скрипел у нее под ногами. Было тепло. Одинокая оса увязалась было следом за ней и быстро отстала, резко взвившись вверх по неправильной наклонной спирали. Постепенно лес сделался гуще, разнообразнее и земля под ногами запахла сыростью и слежавшейся листвой. Светящаяся скоропись переливалась на треугольных, распахнутых на середине страницах папоротника. На рухнувшей полуразвалившейся березе повторяющимися пагодами, словно болельщики на стадионной решетке, висели толпы опят. Неожиданно лес закончился. Марина миновала несколько тонких березок и вышла на берег болотного озерца. На краю короткого песчаного ската, в котором растворялась тропинка, виднелось бесформенное углубление старой траншеи. Рядом, возле черного костровища лежал кусок бетонной плиты. Марина присела на теплый бетон. Она вытащила из рюкзака банку лимонада, с хлопком открыла ее, дала пенному фонтанчику угаснуть и стечь на раскиданные уголья и отпила из банки. Она вытащила наушники из ушей. Откуда-то издалека, из-за леса доносился тонкий повторяющийся скрип. Ольха мелодично прошелестела у Марины за спиной. Рядом с плитой, в углублении траншеи рос кустик черники с одинокой сморщившейся ягодой на верхушке. Мелкие бесшумные мухи, подолгу зависая на одном месте, заученными повторяющимися движениями, будто раз за разом старательно вычерчивая над растением схему неведомого механизма, самим своим размером словно отрицая всякую возможность свободной воли, перемещались над кустиком. Марина огляделась. В зеленовато-синем, уже принимавшем постепенно яркий и холодный осенний оттенок небе, над кромкой леса громоздилась во всю высоту грандиозная облачная руина. Отчетливо освещенная вечерним солнцем, она безмолвно распадалась на глазах, словно античная колоннада после первого, еще кажущегося сном, подземного толчка. От нее незаметно отделялись ослепительно белые на свету и опалово-колумбиновые в тени куски барочного крема. Их края медленно таяли на лету под напором высокого ветра и расходились в тонкой, посеребренной космическим холодом лазури длинными молочными разводами. Небо с удвоенной глубиной отражалось в спокойной воде болотца. Узкая дорожка ряби на минуту обозначилась возле ближнего берега, там, где взлохмаченные заросли ветлы выступали из-под невысоких искривленных сосен. Край топкого, поросшего редкой брусникой мха обрывался неподалеку от того места, где сидела Марина, и она могла сквозь необыкновенно прозрачную воду видеть ровное войлочное дно, уходившее в тревожную темноту. - Динка, Динка! - послышалось в перелеске. На берег недалеко от Марины вышел мальчик с велосипедом. - Динка! - Он огляделся. - Вы собачку здесь не видели? - крикнул он Марине. - Эрдельку, такую вот, примерно? - Нет, - крикнула Марина в ответ. - Динка! - крикнул мальчик еще раз, неуклюже развернул велосипед и скрылся в лесу. Марина представила себе, как мальчик, разыскивающий убежавшую собаку, подходит по колеблющемуся мху к самому краю озера и заглядывает вниз в исчезающе прозрачную воду. Он видит край огромного золотого крыла, выступающий из ровного палевого ила, золотые кудри, перехваченные многометровой золотой лентой, покатый золотой лоб, уходящий в дно и округлый край золотой трубы возле дальнего берега. Петропавловский ангел через сто тысяч лет. Хаос, наводнявший ее последнее время, как-то разом вдруг схлынул и на его месте постепенно стала возникать из ничего новая архитектура, здание, регулярностью и пропорциональностью похожее на банк или на солидное страховое агентство. Все в этом здании было новенькое, чистое, опрятное, прозрачные лифты бесшумно сновали по этажам, и по залитым эфирным расплывчатым светом коридорам нечасто и так же бесшумно пробегали одетые с иголочки, пунктуальные, исполнительные мысли. Ощущения надежности и довольства наполнили Марину. Она почувствовала себя совершенной, как двухтысячелетняя нераспечатанная амфора, уютно устроившаяся на мягкой подставке на сто семидесятом этаже, около огромного, хорошо промытого окна, из которого пейзаж, с трудом взбирающийся к дальнему горизонту, кажется тщательно изготовленной, только что распакованной игрушкой. События, - подумала она, - сами по себе, я - сама по себе. Надо в туристическое агентство завтра зайти, - подумала она заодно, - грин-карту заказать с билетами или визу хотя бы какую-нибудь. Она встала, накинула рюкзак на плечо, обогнула озеро и по той же тропинке, по которой мальчик выходил на берег, снова углубилась в лес. Она шла долго, минут двадцать, если не больше, прежде чем вышла на край поросшего редким лохматым орешником косогора. Внизу, под косогором, черным округлым материком снова плотно выстроились ели, чьи верхушки, плотницкими равномерными зазубринами вдававшиеся в позолоченную кровлю, приходились теперь ненамного выше марининой головы. Невдалеке, на открывшемся неожиданно пологом поле одиноко стояла покрашенная серебряной краской трансформаторная будка. Поле расширялось и далеко внизу упиралось в узкую темную полоску деревьев, за которыми виднелась туманная горизонталь залива с призрачными, жемчужно-сизыми силуэтами сухогрузов и танкеров, балансирующих на краю света. Марина передохнула минуту и спустилась вниз, к шоссе. Мимо нее сразу же со звонким шумом пронесся грузовик и, шурша, затормозил на железнодорожном переезде невдалеке. С пригородной станции навстречу Марине поднималась компания дачников с тугими сумками. Они оживленно обсуждали какие-то околонаучные перипетии: "Никольский совсем озверел на симпозиуме, накинулся на Колюню и ну его матстатистикой долбать". От переезда донесся дребезгливый звонок шлагбаума. Электричка рассеянно свистнула и, быстро набирая скорость, убежала по широкой дуге полотна, оставив по себе сладковатый теплый запах и шелестящее глиссандо проводов. Два пьяницы, размахивавшие руками как неопытные акробаты, поднимались по выщербленной бетонной лестнице на пустую платформу. На станции, в окошечке кассы, под навесом огромного дуба уже зажгли ностальгический вечерний свет, хотя рыжее расплавленное солнце еще ослепительно протекало кое-где сквозь отверстия в его слоистой извилистой листве. На берег залива Марина добралась как раз к началу последнего действия экспериментальной закатной драмы. Все еще яркий, мерцающий, проступающий переменчивым, настойчивым огнем сквозь собственное, неопределенно колеблющееся очертание, отгороженный от сквозного и близкого пространства черным барьером облака Гелиос присел на корточки над горизонтом, окруженный горящей небесной растительностью, в прогалах которой с научной четкостью рисовались отдельные, мелкие, ссыпающиеся за горизонт драгоценности. В потемневшем ночной уже синевой небе большим тлеющим извивом плыл бледный след давешней облачной катастрофы. Над самым горизонтом виднелась мавританской оранжеватой зелени узкая щель, куда безмолвная космическая механика постепенно втягивала всех участников представления. Опускаясь, солнце на некоторое время скрылось за облаком целиком и потом снова показалось снизу, уже касаясь как будто прогнувшегося под его остывающей тяжестью края. Оно втекло в залив и растворилось в нем, окрасив на некоторое время воду до самого берега болезненным рекламным пурпуром. Марина остановилась на самом краю мокрого песка, там, где ровное дно незаметно, пологими гребенчатыми островками, среди которых деловито текли в точеных замысловатых руслах плоские ручьи, уходило в море. Тонкие слюдяные волны одна за другой подбегали к ее босым ногам. К лодыжке, повыше косточки, прилип черный иероглиф водоросли. Она обернулась. Неподалеку, возле обнесенной узким бетонным бордюром автостоянки, прямоугольным плацдармом вдававшейся в пляж, расположились вокруг вкопанного в песок стола несколько молодых людей со своими подружками. Они жарили мясо в отдельно поставленном одноногом гриле, внутри которого время от времени вспыхивали меланхолической морской морзянкой стекавшие с решетки капли жира, и пили вино. Один из них, тоже босой, с подвернутыми штанинами полотняных брюк, в светлой рубашке и в пиджаке, наброшенном на плечи, держа в руке сандалии, стоял на камне неподалеку и смотрел на нее. Когда Марина повернулась обратно, край неба уже стремительно темнел, и в вышине, в пепле ночных облаков уже загорались холодноватые огни звезд. На прибрежном шоссе Марина остановила машину. Это была старая серо-коричневая "Волга". Водитель, немолодой седоватый мужчина в очках и в белой рубашке с галстуком, неловко пришпиленным на груди латунной булавкой с поддельным янтарем, согласился подвезти ее до города. Минут пять они ехали молча. - Мы вот поспорили как-то с женой, - сказал мужчина, когда они выехали из Петергофа, - она говорит, что современная молодежь не читает ничего. Это правд