Томас Стернз Элиот Был редчайший идиот. А Уильям Батлер Йитс Никогда не ел яиц. К началу августа он не выдержал и снова наведался на третий этаж трансформаторного завода. Норвежское консульство к этому времени переехало и на его месте помещался теперь белорусский культурный центр. Толстый молодой человек исчез, зато появилась секретарша - неприветливая женщина в пиджаке. - Вам надо было вчера прийти, - сказала она. - Вчера мы набирали рекламный материал. Сегодня мы его уже отправили. - Куда? - наивно спросил Тема. - Как куда? В печать, само собой. - А что с моими стихами? - Стихи готовы. Она подвинула Теме листочек с четверостишием. Он прочитал:
Хозяйка, порошок такой Нежней твоих цветущих губок. Его свободною рукой Ввергай в громокипящий кубок. - Стиральная машина имеется в виду. Это постмодернистская пародия, быстро, как телевизионный диктор сказала секретарша. - Первая половина уже готова. Если вам не нравится, вы так и скажите, без церемоний, переделать все равно уже ничего нельзя. Надо было вчера приходить. - Мне нравится, - сказал Тема, - но это не мои. - А какие ваши? Паста для ванн? - Нет. Он объяснил. Она подумала, приняла какую-то таблетку, запила водой, устало помассировала брови. - Я думала, вы порошочник. Идите в кабинет, поговорите с Элемом. Никомойским, - дополнила она объясняюще, в ответ на вопросительный взгляд Темы. - Он сегодня вместо Дурова. Он, наверняка, в курсе. Тема не без трепета прошел в кабинет. В кабинете за огромным письменным столом сидел пигмей в женской вязаной кофте. В кресле у окна обнаружился и толстый молодой человек в очках. Перед ним на табуретке стояла шахматная доска с четырьмя фигурами. Очки его лежали посередине доски наподобие фотонной ракеты, опустившейся на поле, аккуратно возделанное средневековым живописцем. Глаза его были закрыты. Он спал. Пигмей встал из-за стола и протянул руку. - Никомойский, - сказал он приветливо. - Кузин, - сказал Тема. - Чем могу помочь? Тема объяснил еще раз. - Стихи? - Стихи. - Кузин? - Кузин. - Кузин, стихи, - сказал Никомойский, сдвинул на край пятнадцать грязных стаканов и стал по очереди выдвигать ящики стола и вынимать разнообразные тетради, папки и скоросшиватели. - Кузин, Кузин, стихи... Хотите коньяку? - спросил он неожиданно, возможно, даже и для самого себя. - Хороший коньяк, авторский. Он уже доставал бутылку и безнадежно рассматривал стаканы на свет. - Чистые, - констатировал он уверенно и налил. Они подняли стаканы и одновременно покосились на спящего. - Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон... - сказал Никомойский неопределенно. Они выпили. - Эти? Он показал Теме папку с большой надписью голубым фломастером на обложке. - "Фиолетовая рама"? - прочитал Тема, сморщившись после коньяка. Пигмей посмотрел на обложку. - "Филоктетова рана" - поправил он строго. - Нет, - сказал Тема, - это не мои. Вон они, внизу. Никомойский достал папку, раскрыл ее и углубился в чтение. Он читал минут шесть. За это время он успел прочитать все. Он захлопнул папку и тяжело вздохнул. - Что вам сказать? Тема вежливо помолчал. - Вы непременно хотите стихи писать? Тема неуверенно пожал плечами. - Зачем? Вы спрашивали себя - зачем? Тема почувствовал себя пластилиновой фигуркой, попавшей под паровой каток. - Вы кем работаете? - Официантом, - соврал Тема. - Отличная работа, - с энтузиазмом сказал пигмей. Он снова налил. Они снова выпили и помолчали. - Забудьте о стихах, - сказал пигмей. - Просто забудьте и все. Честное слово. Вы себе жизнь можете этими стихами испортить. - Верю, - сказал Тема, глядя на него. - Нет, правда. Учтите: стихи читают всего семь процентов населения земного шара. А кушать, между прочим, все хотят. Это раз. Кроме того, поймите: литературное творчество - точно такая же работа, как любая другая. Официанта, слесаря, врача. Тяжелый ответственный труд. И потом: нельзя же так. Что это такое?! Он безошибочно процитировал на память: - "Верни мне молодость! - кричал Наполеон, Шагами Корсику двухкомнатную меря?" Что это такое: "меря"? "Меря"! - Это солецизм. Никомойский с подозрением посмотрел на Тему. - Откуда вы знаете? - У вас в журнале написано. "Солецизм в конце литературной истории". Эс Дуров. - Это наш редактор. Главный. Он сегодня болеет. Никомойский задумчиво перечитал стихотворение. - Я вообще это стихотворение выбросить хотел, - сказал Тема на всякий случай. - И тем не менее, - безжалостно ответил Никомойский. - И тем не менее... Вынужденный солецизм, неуместный. И потом это невыносимо вторично, это мандельштамовщина какая-то старомодная. И ужасно, ужасно манерно:
"Я стану траннсексуалом, Блондинкой в красивом платье. По скользким телеканалам Я к вам притеку в объятья." Гальванизированный Надсон. Вы, извините, часом не гомосексуалист? - Нет, - честно признался Тема. - Работайте. Живите нормальной человеческой жизнью. Слово "транссексуал", кстати, пишется с одним "н", а не с двумя, и с двумя "с": "транс-сек-су-ал". Забудьте про стихи. Забудьте. И не расстраивайтесь. Это мелочи. Отворачивая от секретарши побитое литературное лицо, истекая едкой кровью неудачника, держа в руках рассыпающиеся страницы (папку он в панике оставил у Никомойского на столе), Тема выполз в коридор. Через открытую дверь напротив он увидел портрет Лукашенко над столом и оживленных белорусов под ним, распаковывающих только что привезенный копировальный аппарат. Как только дверь за Темой закрылась, толстый молодой человек открыл глаза. - Слушай, Элем, - сказал он деловито, - а может дать ему рекламу сочинять? У графоманов хорошо должна реклама получаться. - Ты напрасно так легкомысленно к рекламе относишься, - ответил Никомойский назидательно. - Реклама - это дело серьезное. - Ты все-таки подумай, - неумолимо продолжал молодой человек, - химики в следующий раз твою рекламу не возьмут. - Возьмут. - Не возьмут. - Уговорим. - Вряд ли. Тема тем временем спустился в холл, миновал вахтершу с вязанием и вышел на улицу. Шел дождь. Он спрятал рукопись под рубашку и побежал по лужам к остановке. Грязная волна из-под вымытого черного протектора, словно вдавленного в разверзшуюся лужу, плеснула по коленям. Трамвай уехал. Через три минуты он вернулся обратно в холл, мокрый, замерзший, чуть не плачущий от разочарования. На стене он увидел лаконичный указатель со стрелкой: мужчина и женщина похожие на два электрических штепселя с одинаковыми отдельными кружочками голов. Тема вытащил из-за пазухи стихи и бросился в туалет. - Это гадалка, - сказал он Марине вечером. Марина рассматривала голую женщину средних лет, спящую в ванне, в остывшей мутноватой воде. Голова гадалки запрокинулась, рот был приоткрыт, в уголках губ запеклась слюна. - Я думал, она ушла. Марина ничего не ответила. - Она сказала: "Ладно. Я пошла". Тема открыл глаза пятнадцать минут тому назад оттого, что Кореянка Хо включила Нинтендо на полную громкость. Они с Мариной только что пришли домой после дискотеки, и ей нужно было срочно пройти новую версию "Звездных войн", тот эпизод, где нужно выбраться из Подземной Лаборатории и где Звездолет на грани Катастрофы стартует с планеты Зембла и пролетает сквозь Космическую Реку под обстрелом войск Империи. Не снимая пальто, она надела наушники, но второпях забыла их подключить. Как ни в чем не бывало она сидела в полуметре от экрана, с наушниками на голове, сжимая в каждой руке по джойстику, в то время как квартира сотрясалась от непрерывных плазменных залпов и рева гигантских межгалактических ракообразных. Последнее, что помнил Тема, были две объемистые молочные железы, блаженно раскачивавшиеся где-то высоко над его лицом, как волны над утопающим. Марина потрогала гадалку. Гадалка проснулась. - Доброе утро. - Сейчас два часа ночи, - сообщила Марина миролюбиво. - Доброе утро. Гадалка радостно засмеялась. - Что ты ей дал? - Ничего особенного. - Доброе утро. - Возись с ней сам. Много она тебе нагадала? Тема рассказал про визит в редакцию и про разговор с Элемом Никомойским. - Он идиот, - сказала Марина. - Он ничего в стихах не понимает. - Он профессиональный поэт. Вот почитай. Тема показал Марине стихи Никомойского на страницах журнала "Кислород". Марина брезгливо полистала журнал. - Они идиоты. - Надо их сжечь к чертовой бабушке, - предложила Кореянка Хо даже не читая Никомойского. - Маринка, пойдем, поговорим с ними. Зачем они нужны, если они в стихах ничего не понимают? - Все равно, - сказала Марина. - Если я еще один-единственный раз увижу тебя с посторонней бабой - или постороннюю бабу без тебя у себя в ванной или в другом каком-нибудь месте, с тобой или без тебя, постороннюю или нет, бабу или,.. - она запнулась и задумалась на секунду, - я тебя брошу. Имей в виду. - Здорово формулируешь, - сказала Кореянка Хо, не отрываясь от экрана. - Я думал, она ушла, - повторил Тема. - Один раз. Понял? - Понял. - Один. Она показала палец. - Понял, - радостно сказал Тема, - один. Но ты понимаешь, в каком я был состоянии? - Они полные дятлы, - сказала Марина. - Ты гений, конечно. Но я тебя все равно теперь ненавижу. - Полнейшие, - добавила Кореянка Хо чрезвычайно авторитетно, - поверь мне. Я разбираюсь. Позже, на кухне Кореянка Хо поинтересовалась: - Маринка, скажи, а правда ревность - это "зеленоглазое чудовище", как в том фильме маньяк говорил, который информацией торговал? Помнишь, когда он узнает, что его жена в Дастина Хоффмана влюбилась? Маринка подумала. - Чушь. Никакой ревности вообще нет. Она запихнула в рот еще две розовые подушечки жевательной резинки, сморщила нос. - Просто неприятно. Расстались они с Мариной тем не менее ровно через неделю. Но совершенно по другой причине. В тот момент, когда подросток первый раз нажимал на курок незаряженного пистолета в кафе со стеклянной стенкой, Тема уже сидел у Антона в кабинете на надувном матрасе и скручивал косяк. Антон разговаривал по телефону. - Это как пазл, - говорил Антон, - компилируешь, раззиповываешь апплеты в разные программные директории. Монтируешь вирус. Сажаешь его на вторичные операнды. Прессуешь. Вешаешь лишний браузер в систему и через него выходишь в сервер, на сендера. И торчишь. Антону было двадцать два. В семнадцать лет он был студентом медицинского института и ставил над собой широкомасштабные психоделические эксперименты. В восемнадцать он был профессиональным хакером и отсидел год в тюрьме города Амстердама за активное соучастие во взломе денежного автомата. В тюрьме он выучил два языка: французский и НТМL. В девятнадцать он стал чемпионом города по скейтборду. В двадцать он женился. В двадцать один он развелся. В настоящий момент он был корреспондентом трех молодежных журналов, дигитальным художником, брокером, совладельцем ночного клуба и консультантом рекламного агентства. Тема жил у Антона уже два дня. Две недели назад Антон переехал в новую квартиру и теперь заканчивал ремонт. Кварира была совершенно пуста, только в кабинете стояли письменный стол, тахта и книжный шкаф - и микроволновка с холодильником на кухне. Обе ночи Тема спал напротив стола на надувном матрасе, который Антон специально для него купил в спортивном магазине. Антон, толстощекий, курносый, розовый, с длинными волосами, завязанными хвостиком на затылке, сидел на незастеленной тахте в шортах и в футболке и работал. На экранах компьютеров перед ним не было ничего, кроме невероятного множества белых слов и цифр на черном фоне. Там было написано:"pipe.App." и "XfileIn" и "multiAddr" и " - Тебе нравится пицца? - спросил Тема безразлично. - Пицца? - переспросил Антон, нахмурившись. - Пицца. Наступила тишина. Антон перестал печатать. Он долго смотрел на экран, потом вместо "temp3 = inFile.readLine()" напечатал "HRMWL2 = zozoX/NONEtool./()". Через пять минут он вспомнил свою последнюю реплику. - Хочешь орехов? - спросил Антон. - Нет. - Почему? - У меня от них уже во рту кисло. - Это не от них. Они помолчали. - Можно овощи разморозить и сварить. Если время есть. - Время есть, - сказал Тема, - но это отвратительно. Дай мне спички. Он соорудил, наконец, последний, пятый, косяк. Все пять штук лежали рядком на полу, набитые тунисским гашишем, привезенным Антоном неделю тому назад из Таиланда. Антон пошарил в простынях, отыскал коробок и подбросил его высоко под потолок. Коробок описал плавную параболу. Тема приготовился. Он протянул руку, но промахнулся и коробок попал ему в глаз. - Ты будешь? - спросил Тема, затянувшись. Антон кивнул. Тема этого кивка за монитором не увидел. Он скинул шлепанцы, лег на свой надувной матрас и выдохнул дым вверх. Дым медленно расплылся в воздухе. - Почему ты вместо еды покупаешь всегда какую-то дрянь? - спросил Тема. - Овощи, - спросил Антон, - ты имеешь в виду? Или орехи? Тема подумал. - Орехи. - А мне нравится, - сказал Антон, шевеля пальцами в пустом пакете. - Я их оптом покупаю, по сто упаковок сразу. - Они хуже чипсов. Антон подумал. Он снова хозяйничал курсором в грамматических развалинах компьютерного языка. - Не всегда. Они помолчали. - Ничего подобного, - неожиданно возмутился Антон, - чипсы вообще в рот взять нельзя после третьей упаковки. - Короче, слушай, - сказал Тема. - Слушаю. - покорно сказал Антон через пару минут. Тема сосре