— Ира, это опять твои мушкетеры, — возмущенно говорила Нюша таким тоном, будто дочь — сама по себе, а ее, матери, дело сторона, будто она, мать, человек чужой, посторонний.
После рождения второй дочери дали Петру хорошую квартиру, далековато, правда, от работы, в одном из новых микрорайонов.
Жена ворчала:
— Не мог добиться, чтобы не загоняли на край города. Тебе, передовику, могли бы и в центре города квартиру выделить…
Петро молчал, думал: «Три комнаты, горячая вода, газ, школа, ясли — в двух шагах. Чего еще надо человеку?..»
Думал и молчал, знал: стоит заикнуться, как жена застрочит обкатанными, давно готовыми словами, соберет все: и частые его командировки и поздние возвращения домой, и то, что другие зарабатывают больше, и…
А внешне была вполне приятная картина семейного благополучия. «Душа в душу живут», — не раз слышал Петро брошенные вслед ему слова. Жена хвалилась перед соседками: «Все у меня как у порядочных: и дети от законного мужа, и мой Петр почти не пьет, уважает меня… Хорошо пристроилась».
Говорила она не «устроилась», а именно «пристроилась», как говорят с хитрым житейским смыслом: удачно пристроил сына в институт, внучку — в садик, родственника — на доходное место…
Но выдавались — и не редко — уютные домашние вечера, и тогда казалось Петру, что любил он свою поседевшую, раздобревшую жену. Однако вскоре же приходил к мысли: его чувство не похоже хотя бы на ту любовь, про которую читал в книжках, потому как сам не изведал настоящей привязанности ни к одной женщине.
Не любовь была — сосуществование.
Жене он не говорил об этом: не хотел или боялся расстраивать, сам не знал. Детей — любил и жалел. Им расти надо, а без отца рассчитывать на сыр с маслом трудно.
Когда выдавалась свободная минута, Петро жарил, парил, варил, мыл полы. Жена принимала это как должное, благодарности от нее не ждал, скорее, наоборот. Как-то вытер чистым полотенцем окно, так она раскричалась:
— Кипятила, кипятила, а ты… Трудно же стирать, если бы ты знал…
А он подумал: «Как жить с тобой трудно, если бы ты знала…»
Раз всю ночь громко и торопливо била с крыш капель. Нудно всхрапывала жена. Петру не спалось. Вспоминал он свои поездки: спокойную созерцательность джалал-абадских улиц, тишину переулков Нарына, суетливость ошских базаров. И показалось ему, что всю жизнь прожил он на берегу быстрой и светлой реки, но ни разу в этой реке не искупался…
Нюша покою тихо радовалась, а он не любил дремотную жизнь. Дружков Петра жена знала только по его рассказам, заочно: за километр от дома красный свет включала, чтобы, значит, в гости никто не заявился, чтобы не дал перебоя привычный такт семейной жизни.
«У нас с тобой, Петенька, психологическая несовместимость в жизни», — не раз говорила она. Петро, жалея себя, думал: «Не в психологии, видно, дело, а в том, что меня еще иногда на танцы тянет, тебя же — в теплую постель…»
Через несколько годочков приучился Петро летом спать под толстым пуховым одеялом, перестал даже на футбол ходить. Дружки утром о матче расскажут, и ладно…
Думал мужик и решил: дети за дурных родителей не в ответе. Растить их надо вместе с Нюшкой. От жены можно убежать, а от своей совести не скроешься. Детям — жить.
ОТЕЦ И СЫН
В родную деревню из мест заключения вернулся некто Константин Б., мужчина молодой и высокий, с ясным взглядом каких-то уж очень доверчивых глаз. Укатал его в края суровые и строгие дружок, односельчанин… Ну, дружок не дружок — сосед, заполошный, крикливый мужик, которому деньги понадобились для того, чтобы от нелюбимой жены подальше смотаться.
Костя-то поначалу руками-ногами отбивался, отказывался, не хотел пачкаться, да через некоторое время сломался. Уговорил проклятущий сосед. Тайком привезли полнехонький грузовик колхозного сена и толкнули кому-то из своих, деревенских, за шестьдесят рубчиков…
Справедливости ради заметим, что Косте из этой суммы ничего не досталось, не взял он ни копеечки, однако судьи отсчитали ему на полную катушку — за соучастие: Костя шоферил, на его машине и был привезен с дальнего безлюдного участка тот стожок сена. Вроде, никто и не видел, но деревня, сами понимаете, не то место, где можно незаметно увести у соседа старое помойное ведро, а тут целая машина сена.
Считай, Костя сам вину поровну разделил между собой и соседом.
Сидел он долго. Увозили в тюрьму, сыну Вовке был год с маленьким хвостиком, а вернулся, когда пацану шел седьмой год. Полных пять лет отгудел папаша от звонка до звонка, как говорят там. Приехал, парнишку не узнать. На вокзале, при встрече, даже показалось: чужой ребенок стоит рядом с Верой, женой, потому как весь тюремный срок хранила память толстяка-карапузика с большими, всегда очень серьезными глазами. Ходил он, согнувшись, как старичок, ступал осторожными, щупающими шагами и все время держал наготове цепкие ручонки, чтобы в случае чего ухватиться за диван или стул.