— Здравствуйте, — было опять в ответ.
— …папа, — опять подсказала мать, но Вовка повторил свое, гнусавя и чуть не плача:
— Здравствуйте…
Вот такая получилась интересная встреча отца и сына.
Подошел рейсовый автобус, и они молча поднялись в салон по грязным ступенькам и также молча уселись на горячие от солнца старые дерматиновые сидения: Вовка — спереди, сразу за шоферской кабиной, Костя и Вера — через два ряда за ним.
— Ты гостинцев-то привез? — стеснительным шепотом спросила Вера, толкнув в бок задумавшегося Костю. Тот с трудом оторвал глаза от пронзительно знакомых картин природы, переспросил:
— Ты сказала что-то? Извини, — он кивнул в окно, — соскучился по родным местам. — За стеклами автобуса тянулись поля в налете весенней, молодой зелени. Сквозь легкий этот наряд лик земли казался суровым, строгим, жестким, но все на нем радовало глаз: синь и желтизна цветов по обочинам дороги, голосистые птичьи базары в перелесках, голубизна озер. Однако не эта красота ударила Костю: ни цветы, ни птицы, ни озера, — увидел он на поле трактор, старенький, маломощный тракторишко «Беларусь», и зашлось ретивое, даже руки зачесались, сел бы и… Нет, в тех местах пришлось Косте много поработать, прохлаждаться там не давали, но работать под постоянным надзором, присмотром — это одно, а вот так, на воле, без стражи — совсем другое дело. Сел за руль и шуруй, никто тебе, кроме собственной совести, не указчик. Костя беззвучно матюкнул того своего соседа, себя и заодно судьбу свою кособокую, поймал взглядом расстроенные глаза Веры, вспомнил:
— Ты что-то спрашивала, а?
— Спрашивала, спрашивала, — нараспев, с едва заметным укором протянула Вера, прижалась к плечу мужа и тихо, смущаясь, спросила: — Ты гостинцев-то Вове привез?
Костя поморщился, неопределенно повел плечами, сказал с намеком:
— До этого ли там? — и огорченно хлопнул ладонями по коленям. — Не до магазинов, Веруня, было.
Вера легко согласилась, что да, там не до магазинов, и эта ее сговорчивость, как ни странно, не успокоила, а огорчила Костю, потому что Вера знала: была по пути у него большая узловая станция, на которой, во время пересадки, он имел хорошую возможность купить подарки: и несколько часов свободных до поезда было, и деньги в кармане, и магазины на вокзальной площади были. Все под носом, да…
Хотя народ кругом незнакомый, постеснялся Костя своего вида: волосы короткие, ежиком, щеки ввалились, на мосластых скулах проступает нездоровая желтизна, а на голове торчит давно вышедшая из моды кепчонка-восьмиклинка с крохотным козыречком, — все это в сочетании с черной суконной рубашкой на замке-молнии и синими мятыми брюками в полоску сразу подсказывало опытному глазу: перед вами, товарищи, бывший зэк, заключенный, арестант, любите-жалуйте! Не пошел Костя в магазин…
Это уж тут, перед приходом автобуса, сунула жена Веруня ему в руки аккуратный узел и загнала в сортир переодеваться. В тесной кабинке скинул Костя старое барахло, развязал узел, а в нем… Мать моя родная! А в нем его любимый в прошлом костюм из светло-серого коверкота, рубашка и даже галстук в тон. «Ну, Веруня, ну, молодец баба!.. — восхищенно, с благодарностью нашептывал Костя, облачаясь в вольную одежду. — Это же надо — придумать такой прекрасный праздник!..»
Запах хорошего одеколона от коверкота перебил застоялую вонь карболки. В те несколько минут, пока перед неясным стеклом зеркала, как во сне, прилаживал Костя на должное место в меру тугой узел галстука, и пришло счастливое ощущение полной свободы: вот она, воля, вот она, жизнь!
Как появился Костя в зале ожидания в своем любимом коверкотовом костюме, Вера вспыхнувшую дикую радость в глазах взялась тушить неудержимыми слезами. Косте даже показалось: не заплачь она в этот прекрасный момент, пришлось бы бежать в медпункт за врачом, успокаивать ее лекарствами. Однако обошлось без помощи докторов. Только Вера, краснея, как девушка, долго не отрывала от мужа сияющий безмерным счастьем взгляд.
А сын… Родной сын такой душевный праздник испортил.
— Да не суй ты мне эти конфеты! — отталкивал Костя руку жены со смятым кулечком из толстой серой бумаги, но Вера все совала и совала ему его, совала упрямо, по-матерински, всем сердцем болея и за сына, и за мужа, который, похоже, затаил обиду на Вовку.
— Да возьми ты, ради Христа! — горячо шептала Вера. — Скажешь, от тебя гостинец-то, он и отмякнет, помяни мое слово, отмякнет.