Барабанщик:
— Товарищ автор, я понимаю, что мешаю вам работать над сценарием, прошу великодушно извинить меня. Однако не могу молчать, не могу: зал-то пустоватый. Вы уж, пожалуйста, не показывайте весь зал, а уголочек, где народу побольше. Спрашиваете: каждый вечер так? Почти, и не только на наших выступлениях. Недавно на концерте приезжей знаменитости сидело всего человек тридцать, не больше. Хотя билеты реализовывались на предприятиях и в учреждениях за счет профсоюзных организаций, для зрителя, считай, бесплатно. Не улыбайтесь, смеяться не надо, надо серьезно задуматься.
Не учим мы свое молодое поколение музыке. Не хочу наводить тень на плетень, — есть, и не мало, показательных примеров. Но в общем и целом картина вырисовывается такая. В детском садике поем «Жил был у бабушки серенький козлик». Ребятам постарше рекомендуем музыку под два прихлопа — два притопа. В большинстве школ музыкальная культура ограничивается популярными лекциями, это в лучшем случае. Иные родители под ремнем держат свое чадо за пианино, после чего оно, чадо, за версту обходит всякий дом, в котором музицируют. В результате молодежь увлекается музыкальными эрзацами, не понимает классику, не приемлет лучшие образцы народного творчества. Нужно закругляться, говорите?.. Молчу, молчу, извините.
Теперь на экране — лица оркестрантов крупным планом, сосредоточенные, озабоченные: для музыкантов этот концерт — самая обычная работа.
Камера скользит по инструментам: благородное дерево скрипок и виолончелей, в котором отражаются огни люстр; ярко блестят трубы, валторны, баритоны; отливают серебром кнопки на черных кларнетах. Рядом нежная изогнутость арф, черно-белая строгость клавиш рояля… Все так торжественно, красиво, что невольно появляются в душе чувство приподнятости, взволнованное ожидание приятного, радостного.
А барабан — уже повидавший виды труженик. Его не начистишь до блеска, как, допустим, духовой инструмент. На коже, там, где удобнее всего ударять, — темное пятно от колотушки. На это пятно внимательно, с некоторой грустинкой, глядит барабанщик. Лицо его показывают крупным планом, и мы видим, что ему никак не меньше пятидесяти лет, что у краев глаз и губ время повыбило глубокие морщинки, которые, кажется нам, не столько подчеркивают прожитые годы, сколько указывают на незлобивый характер барабанщика.
Появляется дирижер, и враз обрывается разноголосица инструментов, в оркестровой яме и в зале сразу наступает тишина. Быстро мелькают напряженные лица музыкантов. Замер и барабанщик, весь он — одно внимание и готовность…
Под взмах дирижерской палочки наполняется музыкой зал. Самозабвенно работают скрипачи — враз поднимаются и опускаются смычки. Крупным планом — рука на грифе: нервно напряжены легкие пальцы…
А барабанщик все сидит, не спуская внимательных глаз с дирижерских рук.
Лицо флейтиста. Прикрыв веки, шевеля губами, он вплетает в музыку оркестра высокий голос своего инструмента. Крупным планом напряженные губы музыканта…
А барабанщик сидит в прежней позиции.
Белыми птицами взлетают над клавишами руки пианиста. Лицо его настолько серьезно, вдохновенно, сосредоточенно, что кажется: это он один низвергает в зал бурлящий поток музыки. Волосы падают на лоб, пианист встряхивает головой, откидывает пряди, но они опять падают, и он ничего не может поделать с ними, потому что руки его работают, работают, работают…
А барабанщик неподвижен.
Работает оркестр, как мощный орган…
А барабанщик… Вот он медленно поднимается со своего стульчика. Видимо, сейчас, наконец-то, последует знак дирижера, и он, барабанщик, начнет свою партию. Глаза барабанщика крупным планом. «Я готов, — читаем мы в них. — Когда же, когда?..»
Дирижер обращает взгляд к нему и делает жест рукой в его сторону.
Барабанщик преображается. Вдохновенно стучит колотушкой по натянутой коже барабана: бум, бум, бум, — и вновь замирает в позе ожидания.
Едва он вступает в другой раз, как звучат концевые аккорды.
Под аплодисменты зрителей делает поклон дирижер, взмахивает рукой — и по этой команде встают и кланяются оркестранты, а с ними и барабанщик.
На его лице теплится едва заметная улыбка, чувствуется, он доволен…
А утром, по времени, еще далеком до начала репетиции, он торопится в филармонию. Вахтер с улыбкой встречает его и ни капельки не удивляется столь раннему приходу барабанщика, видно, привык к этому. Барабанщик на ходу кивает вахтеру и проворно шагает в репетиционный зал, в котором дожидался своего хозяина барабан. Барабанщик снял пиджак, расслабил узел галстука и с обреченным видом потянулся к колотушке. Его можно понять: не всегда в такую рань хочется начинать даже любимую работу. Нужно некоторое время, чтобы втянуться, войти в ритм. Медленно вытаскиваются ноты из маленького чемоданчика, ставятся на пюпитр… Репетиция началась.