— Скопидомчик! — поддержала игру Женя.
— Не понимаю… Это же хлеб!
Липа схватила отца за руки, закружила, декламируя:
— Подбираешь крошечки, подъедаешь крошечки! Это хлеб, хлеб, хлеб! Папка дед, дед, дед! Жа-а-адный дедулище, строгий карабулище!..
Михаил Александрович вырвал руки, собрался сказать что-то сердитое, но не успел, потому что в коридоре раздался звонок.
— Кого это в такую рань принесло? — удивилась Липа. Она выбежала из кухни, Женя метнулась за ней. Михаил Александрович с грустью и досадой посмотрел им вслед: мало приятного в том, что тебя упрекают в жадности. И кто же?.. Собственные дочери, свои дети. Это ужасно!..
— Папа, Сергей пришел. Он к тебе, — крикнула из коридора Липа. — Мы уходим, прощай!
— Здравствуйте, Михаил Александрович, — развязно говорит, входя на кухню, Сергей. Он ведет себя так, как будто явился в урочный час к теще на блины, и странное дело: парень одет в моднейший джинсовый костюм, но не одежда сразу бросается в глаза, а его взгляд — нахальный, оценивающий… Неприятный в общем взгляд, колючий, жесткий, бр-р-р!.. Михаилу Александровичу встречи с Сергеем никогда не доставляли приятных минут, а девочки находят с ним что-то общее. Странно, очень странно…
— Здравствуй, Сережа, здравствуй, — ответил учитель, с большущим трудом сдерживая себя, чтобы не выдать недовольства: все же сосед, черт бы его побрал совсем! — Присаживайся, Сережа, сейчас чайку налью, люблю, понимаешь, чаек с утра. Очень люблю!
— Спасибо, сосед, на добром слове, — чему-то хмурится парень. — Мне бы чего покрепче…
— Покрепче? — Михаил Александрович заметил, что у соседушки изрядно помято лицо, а под глазами темными подковами красуются мешки. — Покрепче? — с легким сочувствием переспросил он, а сам уже со злостью подумал: «Дать бы тебе хорошего пинка, да вытурить!» — но закончил спокойно: — Покрепче не держим, ты это, по-моему, хорошо знаешь.
— Да, это я знаю, — вздыхая, откашливаясь и страдальчески морщась, подтверждает парень. — Тогда займите хоть троячок.
— Троячок?.. — снова переспросил Михаил Александрович, чтобы подавить в себе чувство брезгливости: от Сергея несло, как из пивной бочки. — Зачем тебе три рубля, если не секрет?
Сергей некоторое время тяжело смотрел на учителя, потом, неясно усмехнувшись, сказал с намеком на проникновенность и доверие:
— Вчера, понимаете, день рождения одного приятеля отмечали. Сначала его франки просадили, а потом и до моих добрались… — Он досадливо пожал плечами. — Рублей двести улетело, елки-палки, не меньше.
— Двести рублей! — с непритворным ужасом воскликнул учитель. — Двести рублей?.. Двадцать, наверное, не двести. Ты ошибся!
— Двадцать?.. Да вы што? — парень заглядывает в глаза Михаилу Александровичу, стараясь разобраться, разыгрывают его или в самом деле не верят. — Двадцать рублей!.. — Он хрипло рассеялся, но тут же оборвал смех и добавил с гордостью: — Двести, Михаил Александрович, двести тугриков, за двадцать-то с нами никто и кашу варить не стал бы. Смешно даже, двадцать!..
— Как это вас угораздило?
— Совсем не помню, — без сожаления о деньгах ответил Сергей и снова за свое: — Дайте трояк.
— На опохмел душеньки не дам.
— Вот ведь хреновина какая получается, — продолжил Сергей, не взяв в голову, что ему наотрез отказывают. — Как выпьешь, всегда почему-то ста грамм не хватает. На посошок вчера еле-еле наскребли… Так выручайте, учитель, а то башка ужасно трещит…
— На опохмел души не дам, — твердо повторил Михаил Александрович, слегка подталкивая Сергея к дверям. Тот укрепился ногами на пороге, капризно протянул:
— Ну-у-у, ведь мы же соседи, а раз соседи, то должны и жить по-соседски…
— Не дам, не проси! — Михаил Александровича начала выводить из себя похмельная настойчивость парня. — Сказал — не, дам, значит, не дам.
— Почему?.. Скажите, почему?! — возмутился Сергей. — Вы же знаете, за мной не заржавеет. Сегодня вечером предвидится хорошая шабашка — тут же верну, не переживайте, не волнуйтесь, все верну в полном ажуре…
— Знаю, что отдашь, — тоже упрямится учитель, хотя, если говорить откровенно, в душе его появились сомнения в своем упорстве: почему не дать, думалось, дал бы, ушел, испарился бы похмельный слесарь, но слово было сказано, а оно, как известно, не воробей — вылетит, не поймаешь, и поэтому решено было до конца держать марку.
— Знаю, Сережа, что за тобой не заржавеет, а не дам. Учитель повысил голос: — На пьянку не дам!
— Всегда же давали, — продолжал канючить Сергей. — Что же изменилось, что?