Интерес к альбому пропал. Любопытно похмыкивая, учитель не спеша полистал скрепленные пожелтевшими нитками тетради, пригладил, будто по живому, измятые страницы. Ему показалось, что от них пахнуло теплом, как будто под ладонью клубочком свернулось живое существо — непонятно кто, но родное, близкое.
Он читал: «Сегодня был на концерте заводской самодеятельности. Понравилось. Поют прекрасно, красиво пляшут, улыбаются. И зрителям хорошо, такие у всех приятные глаза, особенно у Юли…»
И, взрослый человек, Михаил Александрович почувствовал себя мальчишкой, молодцом-храбрецом. Но немного погодя спустился он на грешную землю, посерьезнел и стал описанные в дневнике события оценивать с позиций своего немолодого уже возраста.
Он думал: «Поют, улыбаются? Хм… Не очень сытно жилось, одевались так себе, а веселились. Ни о зарплатах, ни о должностях не думалось… Вспоминаю, с каким огромным трудом горком комсомола создавал молодежный драматический театр. Все спектакли — полный аншлаг, а как понадобились постоянное помещение да реквизит, тут даже самые солидные организации подняли руки: «Незаконнорожденный — нельзя, не можем помочь!..»
Постой-ка, вот как раз об этом и в дневнике: «Кончились наши хождения по мукам. Наконец, городской отдел культуры взял тетр на свой баланс, выделил деньги на аренду помещения, на строительство Дома молодежи с большим смотровым залом…» — Михаил Александрович недоуменно поднял брови. — Как, разве?.. Да, да, припоминаю, именно так и было, но сколько крови пришлось испортить, сколько времени ухлопать — на ЭВМ не подсчитать!
Может, именно поэтому нервишки у меня шалят, давление высокое?.. Не ходил бы ты, Михаил, во солдаты в молодости, глядишь, имел бы теперь вполне нормальное здоровье. Так нет же — в каждой дырке затычка…» — Учитель, гордясь за того, молодого Михаила, надул одну щеку и пробарабанил пальцами какой-то бравурный мотив: бу-бу-бу!..
Он читал: «Вчера вернулся со слета дружинников. Много нового привез в смысле организации рейдов. По пути заинтересовался работой вагона-ресторана…» Тоже мне, исследователь, фыркнул Михаил Александрович. — «В одном вагоне все: и кухня, и обеденный зал, и буфет, и склад. В меню — суп картофельный, котлеты с вермишелью и компот. Стал возмущаться, а мне говорят: «Снабжают плохо. Готовить, считай, негде — на кухне одному повару не развернуться, а готовим человек на 700—800 каждые сутки».
Это непорядок, надо что-то предпринять…
Михаил Александрович рассыпал задорный смешок:
— Вот ведь как!.. Без него, видите, больше некому было вагонами-ресторанами заниматься. Предприниматель, ха!..
Он дочитал последнюю страницу, встал и пошел к шкафу, чтобы положить дневник на старое место. Но вдруг остановился, как громом пораженный: «Да когда же я лучше-то был — раньше или теперь, а?!»
Учитель машинально спрятал дневник, поднял и поставил на полку упавшие книги, подошел к окну. Порывы ветра прижимали сухие вьюнки к стеклу, и раздавался все тот же скрип, под который с тоской думалось о прошлом…
ГЛАВА ВТОРАЯ
Сергей после неприятного разговора с Михаилом Александровичем шел на работу и, психуя, рассуждал про себя: «Учитель, мамочки мои, нашелся, умник, тоже мне! Поразмысли над жизнью… Размышлял один разок, век не забуду…»
А было это так.
Услышал Сергей от кого-то, что не надо особенно торопиться в жизни, лететь сломя голову (она, голова-то, одна; это собственноручное наблюдение Сергея), а нужно основательно обдумывать то, что делаешь, обдумывать наедине с самим собой, в тиши, так сказать.
И решил Сергей в один из дней не идти на работу. Решил крепко задуматься над… над этим… над житьем-бытьем, решил поразмыслить, и не только, между прочим, над своим, а над всеобщим: как оно идет и к чему приходит.
Именно по этой самой причине, что собрался Сергей серьезно подумать, не вышел он с утра на работу, даже ничего не стал изобретать, чтобы начальству очки втереть по поводу прогула, не побежал как иные некоторые за угол к телефону-автомату врать с еле заметным, но довольно выразительным страданием в голосе: загрипповал, мол, температура и все прочее в том же духе. Очень несерьезный разговор, да самый раз к тому, чтобы выпить с утра кружку-другую пива — тоже делов-то.
А серьезное дело и начинать следует серьезно. Сергей прилег на покрытую пледом в черную и красную клетку тахту, подоткнул кулаком подушку поудобнее и приготовился думать.
Тишина в углах комнаты насторожилась, видать, собралась внимать Сергеевым мыслям. Он закрыл глаза, полежал минутку-другую и куда-то провалился, в черную, какую-то очень глубокую яму. Даже от страха вздрогнул, когда падал, и прекрасно, что вздрогнул, иначе бы и не проснулся, придавил бы несколько сот минут, а в данной обстановке это совершенно ни к чему — спать, когда надо думать о жизни.