Наместник залюбовался слугами:
— Соколы! То и мне в честь — вас, эдаких молодцов, подле себя иметь.
Сам Ковер был одет с подобающей случаю пышностью: поверх рубахи, ворот и края которой были расшиты золотом и шелками и унизаны жемчугом, тонкий суконный кафтан; на кафтан накинута ферязь с длинными, суженными к запястью рукавами, с золотыми пуговицами-кляпышами; а поверх ферязи шуба до земли багряно-желтого зорбафу, парчи тяжелой, иноземной, на собольих пупках; из-под шубы выглядывали сапоги — красные, сафьянные, с длинными острыми носками, на высоких каблуках с железными подковками. На обритую голову князя, на круглую шапочку-тафью, скрыв ее, водрузили бархатную мурмолку, собольи отвороты ее спереди пристегнули огромными жемчужными пуговицами.
Князь осмотрел себя в зеркале, довольно хмыкнул. «Как же он на коня-то взлезет?» — с сочувствием подумал Аверьян, принимая завернутых в парчовую пелену соболей. Такой же тюк получил Федор, ревниво косясь на соперника, ставшего неотразимым в богатом платье: и тут обошел его Аверьян! На самом тиуне, неказистом от роду, и лучшие одежи сидели как на медведице сарафан.
— Пора! — князь Иван легко сбежал с крыльца и, к удивлению Аверьяна, ловко взобрался в седло. — С Богом!
Поначалу отправились в ближайшую церковь, отстояли обедню, от души возблагодарив создателя за бережение в пути, и поехали во дворец.
Лошадей оставили далеко у Кремля и пешими, по обычаю, вошли на государев двор через Гербовые ворота с башнею; на вершине той башни красовался герб, знак государства Московского — двуглавый орел, а на стенах — знаки земель, Москве подданных. Аверьян с любопытством огляделся: вот оно как в Кремле-то! Разновеликие и многоцветные дома теснились друг подле друга. Пестроту добавляли несходные крыши — двускатные, епанечные — четырехсторонние, шатровые, бочки с гребнями, маковицы, башенки — и множество резных украшений.
В государевом дворе и на лестницах толпились люди, кто с челобитными, кто с подарками княжичу. Все пришло в движение, когда разнесся слух, что великий князь с княгиней на крыльцо не выйдут, в палате принимать станут: воздух, мол, ныне сырой, боятся наследника застудить. Поколыхавшись недолго, все терпеливо стали ждать своего часа.
Дождавшись своей очереди, Иван Ковер шагнул в Приемную палату. Князь гордо выступал впереди, за ним слуги, Федор с Аверьяном, несли на вытянутых руках огромные тюки прикрытых парчою соболей. Аверьян косил глазом по сторонам: думные бояре с дворянами стояли кто в шубах, кто в нарядах попроще, иные так беднее его, Аверьяна, одеты. Знать, князь Ковер по московским-то меркам не из последних, коли своих слуг лучше людей родовитых вырядил.
Посреди палаты, на возвышении в несколько ступеней, на изукрашенном престоле, государь, с лицом, ровно у отрока юного, голым. Слыхал Аверьян, будто князь великий обрился, да не верил тому, а ныне сам увидал и поразился: никогда еще зрелый муж на Руси не отваживался лик оголить. Ну, на то он и государь, чтобы самому себе дозволять.
Подле супруга, малость пониже его, сидела великая княгиня — светла, как день! Ожерелье из золота, с каменьями самоцветными да жемчугами, охватив белую шею, тяжело легло на плечи. Озабочена чем-то государыня: брови хмурит. Сбоку замерли неподвижно боярыни с высокородным младенцем, его Аверьян не разглядел: мал шибко да в полотно по самый нос-пуговку завернут.
Великий князь ласково встретил своего наместника, милостиво принял подарки, велел подать ему соболя, подул, потрепал шкурку — хорош! Осведомился, как бытие в Перми, не тревожат ли сибирцы с ногайцами, нет ли в чем нужды. Вызнал, какой дорогой ехали, как мимо Казани шли, не учинили ли тамошние татары какой обиды, верны ли своей клятве. Князь Ковер обстоятельно, с поклонами, отвечал.
Государыня, в свой черед, любопытствовала: правда ли, будто белки в Пермской земле из туч валятся, а серебро само под ногами вырастает? А ночью, не врут ли, светло ровно днем? Долго беседовали великий князь и княгиня с Великопермским наместником, наконец отпустили его, велев назавтра явиться к обеду.
Донельзя довольный, князь Иван отбыл с государева двора. Усевшись на коня, он велел Федору заняться продажей товаров, оставшихся под охраной на стругах. Отправляясь в Москву, не забыл князь и своей выгоды — благо не имели права мытники досматривать государева наместника, — помимо подарков великому князю он тайно привез мягкую рухлядь: меха таежных зверей, лосиные кожи да рыбий зуб, сложным меновым путем попавший в Пермь Великую с Белого моря. Предстояло без лишнего шума найти покупателя, и уж в этом промысле не было Федору равных.