— Нет, не забыть мне его, Акулина… Никак не забыть!..
— Ну, коли так, — заключила повитуха, — в сердце оставь его, раз уж он там угнездился. А в голове не держи: не ровен час, умом ослабнешь.
В ту же минуту вдруг глухо вскричал младенец. Женщины враз обернулись к новорожденному и недоуменно воззрились друг на друга: сынок Ульяны мирно посапывал и молчал, а других детей в избе быть не должно.
Акулина недовольно проворчала:
— Ну вот те, потолковали про покойничка — блазнить стало. С нами крестная сила! — она размашисто перекрестилась на божницу.
— Неужто бывает так-то, чтобы двоим казалось да белым днем? — засомневалась Ульяна, тоже осеняя себя крестом.
— Бывает не бывает, а дитя кричит. Теперича вот замолкло, — повитуха прислушалась. — А? Молчит?.. Нешто вправду приблазнилось? Пойду-ка разузнаю, чего в дому твоем творится.
Не успела Акулина шагнуть к двери, как та внезапно распахнулась. Меж резных косяков явилась стряпуха Никитиных Иваниха, а из-за ее плеча несмело выглядывал не кто иной, как Фомка. Акулина, решительно преградив вход, вытолкала незваных пришельцев в сени и затворила за собою дверь.
— Ты чего приперся, по какой надобности? — напустилась она на мужа.
— Дык… Вот… — начал было Фома.
— Погодь-ка, — прервала его Акулина и озабоченно обернулась к стряпухе: — Иваниха, тут вроде младенец кричал? Не слыхала?
— А я чего? Вон, Фома принес, с него и спрос, — стряпуха кивнула на мужика и поспешила уйти, ведая крутой нрав повитухи.
— Как принес? Кто?! — не поняла Акулина, из-за сумрака в сенях не сразу заметив на руках Фомки рыхлый сверток, но тот вдруг зашевелился и издал пронзительный вопль.
— Ты где дитя скрал, изверг?! — кинулась повитуха на супружника.
— Не скрал, Акулинушка, не скрал! — торопливо объяснял Фомка, прикрываясь ребенком. — Нашел… В капусте, в межгрядье лежал… Раскудрит ее в туды… Орал шибко. Я на крик-то и вышел… а тама… оно…
— Как так лежал?! — запальчиво вскричала женщина, заглядывая под тряпицу. — И впрямь дите… Может, потерял кто?
— Ну-у, потерял… — Фомка, видя растерянность жены, приосанился, осознал, что буря миновала. — Ты, Акулина, еще скажи: обронил. На нашем-то огороде кто бывает?
— Никто, — согласилась повитуха, забирая у него младенца. — Никто, окромя нас. Нешто подкинули?
— Ага, подкинули! — радостно подтвердил Фомка и, довольный, что все обошлось, неосторожно придвинулся к жене.
— Эк ты смердишь, Фома… Фу-у-у… — отмахнулась та. — Сызнова бражничаешь, покуда я в отлучке?
Фомка прикрылся заскорузлой ладонью, отклонился, оправдываясь:
— Дык, самую малость, чуточек… Токо дух остался. Я тама… Бубеговым помогал, вот и… А чего делать-то станем, Акулина?
— Ладно, — отозвалась супружница, — ты домой ступай, я с дитем сама решу.
— Не, я тута… Я на дворе никитинском посижу. Тута я, Акулина!
— Как знаешь, Фома, как знаешь…
Акулина вернулась в горницу с ребенком на руках, пояснила удивленной Ульяне:
— Вот… Фома в капусте нашел. Подкинули…
— Вам подкинули? — Ульяна с любопытством приподнялась, пытаясь разглядеть, что делает с подкидышем Акулина.
А та, заслонив от чужого глаза дите своим задом, развернула сверток на лавке, склонилась над подкидышем. Придвинула жировик и при его неярком свете знающе осматривала да ощупывала маленькое тельце. Коротко проговорила:
— Девочка… Ныне народилась… Эх, неумехи, кто ж так пуповину перевязывает?!
Из своего повивального сундучка достала все необходимое, быстро и умело исправила чужую оплошность.
— Акулина, а отчего она молчит, не померла ли? — озаботилась Ульяна.
— Тю на тебя! Здорова. Как же, кричала, поди, все утро: с Фомой-то так наорешься! Притомилась… Синим-синешенька: то ли прозябла, то ли с натуги. Однако здорова… Завернуть бы ее в чистое, — Акулина с сомнением посмотрела на тряпицу, в которой ее супружник принес найденыша.
— Возьми там, в укладке, утиральник, — предложила хозяйка и, пока повитуха пеленала младенца, вслух размышляла, кто мать девочки и как она могла кинуть свое дите. Видать, совсем бабе невмоготу, край пришел. — Акулина, как мыслишь, которая родила? Из наших ли?
— Которая? — повитуха задумалась, с сомнением покачала головой. — Я уж пораскинула, а не соображу. Чужая издаля не придет середь ночи: сторожа-воротники узрели бы. Своя, видно?..
Кого проглядела Акулина? И могла ли не заметить, с ее-то навыком да глазом наметанным? Она знала всю подноготную усольских баб: кто недавно понес, кто на сносях, у кого какая хворь. Невелико Усолье — все на виду. Это ж как таиться надобно!