– Прошу прощения, я напугал вас? – Его огромные глаза продолжали смотреть в мою сторону, постоянно моргая. – Конечно, напугал, ведь сейчас такой зловещий час. Пожалуйста, не обращайте внимания на мой странный юмор. Мне показалось, вам необходима помощь?
– О нет, спасибо, я уже собиралась уходить.
Его веки наконец-то замерли, когда его взгляд остановился на нотных листах в моей руке.
– Позвольте... – Он прошел мимо меня и вставил большой ключ во входную дверь обеденного зала, провернув его один раз. – Никакой замок не должен мешать, когда ночь требует музыки.
Что-то в его голосе, возможно нотки смеха в его тембре, было странно успокаивающим. Я спросила, не побеспокоит ли кого-нибудь моя поздняя игра.
– Побеспокоит? Нисколько. Звуки не покидают этих стен, к моему сожалению. – Звук его голоса отбивался от потолка. – Происходит это только раз в несколько голубых лун, от музыки истинной нимфы.
– Я уж точно не нимфа.
– Едва ли вам судить об этом. – Он почесал голову, вытаскивая и убирая в карман несколько одиноких листьев, которые своей формой напоминали мне плющ. – Поистине неловко. Растительность здесь нуждается в постоянной обрезке. На самом деле, это часть моей работы.
Я постаралась не рассмеяться. Что в действительности нуждалось в стрижке – и серьезной – так это его голова. Грива, брови, борода – слились будто бы в облако сахарной ваты, где сахар заменил деготь. Казалось, Принстон был полон таких странных типов: небрежно одетые магистры, растрепанные преподаватели, слишком занятые или отвлеченные, чтобы позаботиться о своем внешнем виде. Они напоминали Эйнштейна. Более века назад в Принстоне доказали, что не только время и пространство, но и вид гения – относительны.
– Так вы тот самый невидимый садовник? Вы сотворили чудо с этим местом.
Сетка морщин покрыла его глаза, когда он начал смеяться.
– Я всего–навсего привратник. Хранитель ключей. Главным образом этой башни.
– Вы храните ключи от Кливлендской башни?
– Кому-то необходимо этим заниматься. Нахождение наверху в ночи уже соблазнило одну или две души на прыжок.
– Самоубийство? В Принстоне?
Мое любопытство расстроило его.
– Такого уже не происходит.
– А когда произошло последнее?
– Последнее? – он заколебался. Либо что-то вспоминая, либо анализируя свои слова. – Скорее всего оно произошло давно. Задолго до того, что происходит сейчас.
Его ответ смутил меня, но он был единственным, который я могла получить. Кивнув в сторону Проктер Холла, он напомнил мне, что я пришла сюда играть, а не обсуждать самоубийства с незнакомцем.
– Спасибо за то, что открыли дверь. Мне повезло, что вы проходили мимо.
– Мне крайне приятно. Как вас величать?
– Теа.
– Теиа… – Новая гласная буква проскользнула между двумя другими, как будто давно утерянный звук завершил музыкальную гармонию. Глаза привратника закрылись, запечатлевая в памяти мое имя.
– А ваше имя?
– Сайлен. Как Сайлент, лишь буква «Т» немая.
Он достал странный инструмент из своего кармана (две соединенные между собой флейты с одним мундштуком), прижал к своим пухлым губам и исчез в лестничном проходе, оставляя за собой отголоски мелодии, чьи неуверенные, воздушные звуки отдаленно напоминали Дебюсси.
Не в силах избавиться от ощущения, что этот человек мне приснился, я потянулась к ручке двери. И на этот раз она послушно поддалась, впуская меня в тишину огромного обеденного зала.
СЛАБЫЙ СВЕТ ТАБЛИЧКИ «выход» освещал фортепиано; остальной зал был скрыт темнотой. Музыка медленно унесла меня в воспоминания: сначала в гостиную моего дома, где я играла точно так же как здесь – в одиночестве, затем в Александр Холл и к силуэту, который я видела там. Твой Шопен – роскошен! Эти слова не покидали мой разум, вызывая в памяти и другие сказанные им мне краткие фразы. Я хотела снова играть для него. Представляла, как он сидит в нескольких метрах от меня, вслушиваясь…
Должно быть я провела там несколько часов. Мои запястья были слишком истощены, чтобы оставаться над клавишами, а мое тело было невероятно, несказанно уставшим. Но я не хотела возвращаться в Форбс, пока нет, поэтому я закрыла крышку фортепиано и опустила на нее свою голову, чтобы немного передохнуть.
Я заснула, поэтому, когда я вновь открыла глаза, мне потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить где я нахожусь. Снаружи уже был рассвет. Большая часть темноты рассеялась, уступив место окутавшему все туману.
Я направилась обратно через поле для гольфа, едва проснувшаяся и вновь убаюканная – даже на ходу – неожиданно плотным воздухом.
– Почему ты так быстро пытаешься исчезнуть?
Паника и желание сбежать появилось на долю секунды раньше, чем понимание, что побег может только усугубить ситуацию – парень появился рядом со мной. Беспокойные глаза. Взъерошенные волосы. Покрасневшее от бега лицо. Увлеченная своими собственными мыслями, я не заметила приближающуюся сквозь туман фигуру. Но он заметил меня. И теперь он улыбался мне, зная, как и я, что мы были далеки от мира. Наедине. Невидимые. Что никто не услышит крик с поля для гольфа. Не в таком тумане и не так рано.
Почему ты так быстро пытаешься исчезнуть? Я должна была сказать что-то. Хоть что-нибудь.
– Почему бы и нет?
– Потому что я тебе этого не позволю.
Снова эта улыбка. Я отступила на шаг. Потом еще на пару шагов. Он следовал за мной, будто какая-то скрытая сила влекла его в моем направлении. Я встала в ступор, наблюдая за его движениями. Он был безупречен. Сплошная энергия. С грациозной походкой дикой кошки, важно осматривающей свои владения.
– Ты боишься меня? – Эта мысль казалось обеспокоила его, и на сей раз он добавил более мягко. – Не стоит.
Внезапно я узнала этот голос. Этот силуэт. Больше не скрываемый тенью, движущийся на свету с решительностью, которой я не заметила прежде. Мы наконец-то встретились – мой преследователь и я. Не издалека, не в анонимной темноте и не в музее с охраной, готовой выскочить в любую секунду. При свете дня он был еще более поразительным – прекрасный, с совершенной красотой, достойной журнальных разворотов, красотой, которая, я могла поклясться, постоянно ретушировалась, но сейчас он стоял прямо передо мной взъерошенный и настоящий. В его лице сочетались сила и хрупкость. Напряженные, выпуклые скулы. Полные губы, вызывающие озноб при малейшем изгибе улыбки. Небесно–голубые глаза, которые казалось было легко обидеть и в то же время они мгновенно, с такой же легкостью, могли обернуться льдом.
– Прежде я не видел тебя в тумане. – сказал он все еще улыбаясь.
– Такие существа как я выходят только на рассвете. – Я тоже прикрылась шуткой.
– Тогда зачем сейчас делать исключение?
– Возможно это счастливое исключение.
Было невозможно отвести взгляд от его лица. Но я уже видела все остальное и прекрасно помнила его. Сильная, гладкая шея. Обнаженная грудь, поскольку его расстегнутая рубашка свисала над джинсами. И его кожа – прекрасная, почти прозрачная, заставляла его казаться уязвимым и все же стойким.
– Твое исключение поймало меня в плен. – Его глаза изучали мои, как будто ожидая узнать какую реакцию он на меня произвел. – Чем ты занята сегодня?
– У меня занятие фортепиано.
– Пропусти его. Проведи день со мной.
– Не думаю, что смогу.
– Почему нет?
Потому что я не останавливаю свою жизнь ради совершенно незнакомых людей. Я прикусила язык.
– Все не так просто.
– Мы можем сделать это простым. – Он скользил своим настойчивым голубым взглядом по моему лицу, вниз к моим губам, как будто он меня уже целовал. Я не могла двигаться. Не могла пошевелиться. Сердце готово было выскочить, подойди он еще на несколько сантиметров. Но он передумал.
– Ты живешь в Форбсе?
Я кивнула. Тень скользнула по его лицу.
– Я буду ждать тебя в девять. В Кливленде.
– Не сегодня. Возможно если...
– Я буду ждать тебя. – Его пальцы едва коснулись моей щеки, как будто убедившись, что я не иллюзия, которую навел на него туман. – Я рад, что нашел тебя.