ЭТО БЫЛО ИДЕАЛЬНОЕ НОЯБРЬСКОЕ УТРО. Золотые листья повсюду – насыщенно красно–желтые, будто солнце вознамерилось показать мне, что был еще целый мир, красивый мир, независимо от того, появится ли Риз в Карнеги или нет.
– Кто огорчает нимфу, срывает цветок, сажая его в пустыне.
Я взглянула в направлении, откуда исходил голос, и увидела смотрителя, который однажды открыл мне зал Проктер. Земля под его ногами была покрыта ветками. Он обрезал одну из сосен возле Кливлендской башни, ножницы все еще были в его руках.
– Сайлен… как поживаете?
– В гармонии с миром, спасибо. – Он казался доволен тем, что я запомнила его имя. – А ты? Университетская жизнь такая, как ты ожидала?
– В основном. Хотя иногда кажется тут действительно пустынно.
– Тогда, могу ли предложить стать твоей водой? – Он вытащил тот самый ключ от обеденного зала из кармана.
– Спасибо, но сегодня в этом нет нужды.
– Нет? – Его брови нахмурились. – Будь осторожна. Пустыня может стать еще хуже, если повернешься спиной к музыке.
Я не поворачивалась ни к чему спиной – теперь у меня был собственный ключ к залу Проктер. Странно, что смотритель об этом не знал.
– Я сыграю снова, обещаю. Когда ночь потребует свою музыку.
Он улыбнулся, узнавая свои собственные слова.
– Кстати, почему вы постоянно называете меня нимфой?
– Потому что у нимф неземная красота. Твоя напоминает мне об…
– Одуванчике? – Просто слетело у меня с языка. Мужчина в Царево описал мою сестру именно так.
– Одуванчик – возможно, да. Цветок мечтаний, которые могут исполниться или же нет. Но скажи мне, кто огорчил тебя?
– Кто-то, кого я должна забыть.
– Настолько плохо? – Он покачал головой. – Тот, кто так сильно огорчает тебя, редко достоин твоей печали.
Я повторяла себе то же самое. Осталось только начать верить в это.
– Так что этот кто-то сделал?
– Он хранит от меня секреты.
– А, секреты. Все всегда окружены секретами. И вы считаете, что забыть его легче, чем жить в тени секрета?
Я представила себе семянки одуванчика – один за другим разлетевшихся на своих крошечных парашютах: Может быть. Может, нет.
– Как мне определить, стоит ли мне забыть его, Сайлен?
Я надеялась на какой-то простой совет, которому я могла спокойно последовать. Но он дал мне самый неопределенный ответ из всех:
– Все зависит.
– От чего?
– Хранит ли он секреты не из–за себя, а из–за тебя.
– Меня? Почему из–за меня?
Теперь его хмурые брови слились в одну большую складку.
– Хочешь правды? Конечно же, хочешь. И правда всегда красива, всегда. Но прежде чем ты потребуешь ее, должна быть к ней готова.
Ножницы снова начали работать над сосной. Металл сверкал между ветками, высохшие кончики ломались и падали на землю. Было ясно, что ему больше нечего мне сказать. А может было, но, как и все, он предпочитал более простое решение – потому что я была, знаете ли, не готова.
Неожиданно он остановился и повернулся.
– Не позволяй моей несвоевременной проповеди расстроить тебя; есть куда более важные вещи, о которых следует беспокоиться. Карнеги, верно?
– Да. Концерт через две недели, и я в ужасе. Сколько бы я ни практиковалась, этого никогда не достаточно.
– Музыка – это не Олимпийская дисциплина, Тейя. Внутреннее умиротворение важнее практики.
– Хотелось бы, чтобы вы сказали это моим двум наставникам. – А еще парню, который только что разрушил толику оставшегося моего внутреннего умиротворения. Но затем я поняла, что не упоминала причину ссоры с Ризом. – Откуда вы узнали о Карнеги?
– Через общеизвестные слухи, полагаю. Такого рода новости быстро разлетаются. А теперь, если хочешь моего совета – возьми выходной. Постарайся отдохнуть и хорошо провести время в часовне этим вечером.
– Часовне?
– Да, в той, что в кампусе. Нет ничего лучше истории о призраке в безлунную ночь. Да и орган завораживающий. – Затем у него появилось сомнение: – Ты ведь пойдешь?
– Если это органный концерт, то сомневаюсь, что пойду. Мои друзья не очень любят органную музыку.
– Друзья, знакомые – человеку всегда нужно окружение. Но скажи мне, если однажды твое сердце потонет в своих лабиринтах, где тогда будут твои друзья? Спустятся ли они с тобой, или ты отважишься пойти в одиночку?
Он сказал это с таким пафосом, что я чуть ли не рассмеялась.
– Не думаю, что в моем сердце так много лабиринтов, Сайлен.
– Пока нет. Но подожди, когда ему придется делать выбор. Надежное обещание человека или темное обещание призрака.
Впервые что-то в стиле его общения напугало меня.
– Не уверена, что понимаю, о чем вы.
– Только о том, что тебе нужно пойти сегодня туда, вот и все. – Он улыбнулся, и брови поднялись обратно в разные углы. – Я бы не пропустил это ни за что на этом и потустороннем свете.
Когда я уже собиралась уходить, он начал обшаривать все свои бесчисленные карманы.
– Cперва, я должен дать тебе это… – Он наконец нашел этот предмет: маленькую деревянную трубку, слишком толстую и короткую чтобы быть флейтой. – Ключ к окнам часовни. Они не заговорят с тобой без него.
– Вы еще и хранитель часовни?
– Все может быть. – Он загадочно подмигнул мне. – Хранитель всего, что было заперто слишком долго.
По пути к Форбсу, я внимательней рассмотрела трубку. И конечно, это вовсе был не ключ. То, что я держала в руках, было обычной крошечной подзорной трубой.
НОЧЬ ОКУТАЛА ЧАСОВНЮ кромешной тьмой, превращая ее в сказку камня и цвета. Глубокий изголодавшийся черный цвет крался вдоль стен. Он жадно поглощал их, полностью проглатывая их очертания. И таким образом оставались так только окна. Кружевные пятна красного и синего. Висящие в одиночестве. Плавающие в молчаливом, беспощадном небе.
– Добрый вечер, мисс. Вы пришли на показ? Мы скоро начнем.
Я прошла мимо привратника. Поднялась по нескольким ступенькам. Но только когда я шагнула вовнутрь, мои глаза охватило чувственное волшебство этого места. Совершенное и невозмутимое великолепие.
Земля и небо, человек и бог, жизнь и смерть – все слилось в огромное пространство линии, света и воздуха. Бесчисленные арки возвышались вокруг, исчезая высоко в далеком сводчатом потолке, словно гигантские сосуды из камня. А окна, теперь их цвета были увечены монохромностью ночи, балансировали своими хрупкими каркасами на огромных стенах, удерживаемые на месте неуловимой геометрической тайной. В сравнении с Проктер Холлом, последний оказался кукольным домиком. Сокровенный, сокровище само по себе, но пойманное в границы деликатных размеров. Этой часовне размеры были нипочем. Она тянулась к небу, понимая, что даже свод звезд не сможет вместить ее.
Я прошлась вдоль нефи. Села. Все вокруг меня дышало и было живым: потертые полы, ожидающие скамьи, мерцание люстр неистово билось внутри железных клеток. Люди сновали, выбирая свои места. Далеко впереди темно–красный канат разделял деревянный резной алтарь, где орган – захватывающий, как назвал его Сайлен – расположил свои трубы вдоль стен, торжественные, словно стражи по обеим сторонам.
– Взгляните на дерево, окружающее нас. Оно из Шервудского леса. Того самого Шервудского леса. И часть его может датироваться временем Робина Гуда.
Голос девушки раздался за группой туристов, которые закрывали обзор (возможно, последняя экскурсия на сегодня), и я слушала в пол–уха пока она объясняла, что для выполнения резьбы понадобился год и сотня мастеров. Затем я услышала упоминание о музыке. «…существует ритм этой резьбы, как у всего остального в этой часовне. Вы можете увидеть тут фигуры: Птолемей, Пифагор, Орфей…».
Потребовалось какое-то время, чтобы имя дошло до меня. Снова Орфей. На этот раз в часовне американского университета, чей интерьер не должен быть связан с болгарскими легендами и греческими мифами.