- Но... - он был ошарашен. - Надя, это... как сказать по-русски? Ты это очень женщина! Очень...
- Ты хочешь сказать - это женский каприз? Блажь? Ну, то есть, я поступаю чисто по-женски?
- Да так! Как это... нет переступить? Надо! Ты должен. Давай начать репетировать. Твой выход... одна. Без кордебалет. Только ты одна. Ты и я...
- Петер, миленький, - Надины гуы помимо воли скривились, - ты пойми это не женский каприз! Это очень серьезно. Я сама не знаю, но... такая боль!
Он сразу смягчился - выражение её глаз напугало его. В них была пустота разоренного дома. Выжженное тоской пространство души...
- Ну, хорошо! Сегодня нет. Не будем. Будем завтра. Пойдем, я тебя проводить.
- Нет, не надо. Пожалуйста... - в глазах блеснули слезы. В них была такая мольба и такое отчаяние, что он совсем смешался.
- Я... тебе неприятно? Скажи! Если ты не хотеть, ничего нет у нас. Ты скажи...
- Нет, Петер, нет! - она огляделась и, убедившись что они одни, погладила его по щеке, сникла, прижавшись к плечу.
- Это наверно пройдет, - жарко зашептала в рукав его голубой рубашки, - ты... мне было с тобой хорошо, правда... Очень!
Она запнулась, спазм в горле мешал говорить. Но быстро справилась с собой.
- Петер, ты не думай о плохом, не надо. Все... хорошо. Просто мне очень нужно съездить по одному адресу. Это сейчас для меня самое главное. Съездить одно. Только одной - ты, пожалуйста, меня отпусти. А потом я, может быть... все образуется. Ну, то есть, все будет хорошо. Все наладится, понимаешь? А сейчас я сама не своя - пойми!
- Хорошо. Я ждать тебя. Каждый час. Каждое время... Ты придешь?
- Завтра. Я приду к тебе завтра!
- Надя, я... Скажи, что ты! Как мне помощь для тебя? Я не понимаю.
- Петер, не волнуйся за меня, я в порядке - я знаю!
Она поднялась, Петер тоже поднялся, обнял, поцеловал.
Этот его поцелуй, - такой глубокий и нежный, - все в ней перевернул. Надя на секунду оттаяла, взглянула на него, будто хотела что-то сказать, но только без слов уткнулась ему в плечо - лбом, на миг, на мгновение... и снова заледенела. И чуть не бегом пустилась к выходу с верхней сцены.
Перед нею внезапно - как удар, как мгновенное озарение - возникли темные провалы глаз с красными прожилками на белках. Глаз Рамаза, с ухмылкой глядящего на нее. Она вдруг поняла, что Ларион - там, на Щелковской! Что Рамаз нарочно направил её по ложному следу, чтобы убрать с пути. Это он был за рулем той машины - там, на пустынной улице... Нет, она не видала его воочию - она его просто учуяла. Не тогда и не там - сейчас! Как сейчас угадала и то, что в нем и есть средоточие того ирреального зла, которое намерено стереть её с лица земли. Это зло воплотилось в нем... И она должна это зло победить!
К метро!
Жизнь положила её на лопатки и, усмиряя, вела к постижению своего потаенного смысла. И движение мысли должно было опередить бег! И Надя рвалась сквозь толпу, на ходу поправляя полы платка, которые соскальзывали с плеч и путались на груди. И мысли её заклинивало... и тогда она запечатала их молитвой.
Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную!
Господи, я растерялась! Все горит внутри... Как мне вырваться из этого проклятого круга? Какая... какая же радость жила во мне! Какой легкий веселый полет над миром знала душа! Да, так и кажется, что не жила, а летела, - наивная и доверчивая, - и земля цвела для меня даже зимой... Я жила от весны до весны - я знала, что это светлое состояние духа - как данность! - неизменно во мне. Как утро! Как зелень кустов шиповника, поджидавших у калитки на даче... Эта радость, словно незримый покров, осеняла меня... и что бы со мной ни случилось, что б ни сбивалось с ритма, жизнь обещала: все образуется... и снова ты полетишь над землей, благословенной и чистой! И вот он остыл - этот свет. Угас внутри. Живу как пустая могила, затоптанная ногами. Чьими ногами? Кто это сделал со мной? Муж? Тот ублюдок, пролезший в окно? Доморощенный мафиози Струков... Рамаз... Менты приуральские... Или тот человек в пальто?
Нет, - полыхнуло в сердце огнем, - этосделала ты. Ты сама! И никто, слышишь! - никто в этом не виноват...
Никто не в ответе за то, что душа твоя смялась и скорчилась. Силу не так-то легко подмять! А если такое случилось, то значит настоящей силы в душе и не было... Так - броженье одно. Порхание по поверхности!
Эк я козыряла - не умею проигрывать! Все сама! Боже, какая гглупость! В чем для меня был выигрыш? В чем правда? В своем упрямом хотении. В эгоизме... В нем и больше ни в чем.
Самодурка! Вынь ей да положь! Володька - он и расшибся-то об это мое своеволие. Он устал от него. От меня! Может быть, где-то в глубине души, сам не отдавая отчета, он надеялся, что я схвачу его за руку крепко-прекрепко - и вытащу на свет Божий! Оторву от потребительской психологии, от желания легкой наживы... от суеты, наконец. Что я - сильная! Что я - настоящая... А я его подвела. Потому что не захотела черной неблагодарной работы, не захотела руку ему протянуть и тащить - день ото дня! Вверх тащить - к стремлению укрепить свою душу. Вверх - к вере, надежде, любви... а не вниз - к успеху, к деньгам...
Что греха таить - он ведь чувствовал, что мне вовсе не безразличен весь этот хлам - развлечения, безделушки, богатство... Выходит, цельности-то во мне и нету! Нет её - и пора, милочка, это признать. Значит, когда хочется - морду кривлю и воплю, что ни день: фи, как пошло! Фи - как примитивно! Это же жизнь обывателей... А у меня, мол, душа утонченная такого мещанства не переносит... Я хочу жить по-другому. Ах, какая цаца! А он - Володька - ждал от меня именно цельности. И последовательности. Ждал, что все это - на полном серьезе. Что я знаю дорожку к этой - другой жизни! А вопли мои и сопли оказались на деле всего лишь соплями... Бабским вывертом! А он надеялся на меня. Верил, что не такая как все... У самого стерженька не хватило - вот и понесло его... вдоль по Питерской. Милка это ведь только следствие, только закономерный результат нашего с ним взаимного недовольства собой и друг другом...
И душу его я не сберегла. Не отстояла...
А родители? Мама? Это ведь за счет её сил, её самоотверженности закончила я училище. Да, не спорю - и сама потрудилась! Но не сдюжила бы, если б не мама, которая вывезла, вытянула меня ценою своей скрученной в узел души... И душа у неё сникла от страха, от боли за меня, за мои небольшие силенки. Перелила в меня все, что у самой было, выкачала всю кровушку и напитала ей мое сердце... А теперь не живет - только мучается. Отца догрызает! Страхи, вечные страхи... Бесконечное ожидание близкой беды. Бесконечное пристальное приглядывание к моей жизни как через лупу! И каждая песчинка, соринка в этой лупе кажутся ей гибельными для меня. И алкоголь, почти неизбежный в артистической среде, и подруги... Володькина душевная пустота... Все ей кажется во мне и со мною не то и не так!
А может, она права? Может, и вправду... Так ведь у Комиссаржевской...
Эти мысли волна за волной захлестывали её, когда Надя, прыгая через ступени, летела вниз по эскалатору. В последнюю секунду успела вскочить в вагон, двери захлопнулись за спиной и, пошатнувшсь, она ухватилась за поручень.
Бедная мама! Ей не объяснишь, что когда целиком растворяешь свою жизнь в жизни ребенка, особенно уже взрослого, - это разрушает и твою собственную жизнь, и жизнь того, над кем ты трясешься! И вместо доверия, близости, того единственного, о чем стоит заботится, - рождается отчуждение, в котором тонут все привычные, набившие оскомину материнские наставления, которые уж невозможно воспринимать всерьез...
Маме уже нечему меня научить. Потому что она так испугалась жизни, что в какой-то момент просто спрятала голову под крыло, чтобы, не дай Бог, не увидеть её истинного лица. И сама жить попросту перестала. Она, бедная, не живет, а подменяет жизнь с её неизбежным риском, разочарованием и потерями, - подменяет вырезками из газет, которые приносит мне с неизменным и убийственным постоянством... Приносит чей-то опыт и вымысел, присваивая эту чужую полуправду себе и часто не замечая, что смысл какой-то одной заметки прямо противоположен смыслу другой... Газетную мишуру - горстями, лекарства - горстями... и магазины, магазины... не для того, чтобы что-то купить, а затем, чтобы убедиться: жизнь продолжается... Вот она, - на прилавках, в ящиках и в палатках, - разноцветная, кислая, сладкая... пресная. Ох, какая же пресная твоя жизнь, мама! Милая моя. Я ничем не могу тебе помочь...