- На твоём месте не искала бы здесь скрытый смысл. Или, если угодно, обратилась бы к маме. Она к подобным вопросам философски относится.
- А ты у нас скептик-нигилст. Только поэтому я хочу с тобой делиться такими вещами вслух. Мама и бабушка, даже отец всё понимает без лишних слов. И говорить им о своих переживаниях, значит ещё больше нагнетать, - свесив с края крыши загорелые ноги, Вет потянулась пальцами к ветвям, затем вновь обернувшись ко мне, - Всё скоро изменится. Семья уже перестроилась, ты заметила? И в тревогу от своих кошмаров я верю так же. И пытаюсь это осмыслить. Об этом я хотела тебе рассказать.
- Я не нигилист. И не сиди на краю, упадешь, - я хотела сказать, что поняла её. Только Верити, боюсь, от меня что-либо задушевное и участливое услышать не желала, да и вовсе, о своих личных опасениях, о предчувствии чего-то грядущего говорила только ради хоть толики доверия или близости, что существовала между нами в детстве.
- Почему "Фудзи"-то? - вторя её движениям, я пригнулась, смотря вдоль грязно-желтой дорожной ленты, где шумел мотор приближающегося авто, ещё не попавшего в поле зрения.
Вет выдохнула. Я долгие мгновения ждала, что она привычно тоненьким голоском взревет своё настырное, словно стучащая по теменной доле деревянная ложка, визгливое от восторга: "Думай, астроном, смачивай пересохшие извилины!". Но лишь ровно откликнулась:
- Тебе когда-то родители дарили книгу по работам Кацусики Хокусая. Если помнишь. Мы её очень любили.
Помню, конечно.
- И какие работы выбрали?
- Одну. "Победный ветер".
Отвлёк шум песка и гравия. Пред изгородью серебряным силуэтом остановился автомобиль, выпуская на зелень травы и закатный свет солнца чёрные туфли Доминика. Богема с платиновой шевелюрой, вынуждающая Верити радостно взбрыкнуть на месте и буквально прыжком добраться до натужно скрипящей стремянки.
Я только начинаю медленно подниматься на ноги, пока ветки впиваются в кожу головы, выбивая из косы пряди, когда Верити, уже в объятиях женишка вспоминает о том, что не менее родного человека в лице меня она позабыла на крыше, будто очередную шишку из рощи, кои она когда-то усердно коллекционировала. Раздражение начинает лишь расти, когда Доминик, лениво улыбаясь, слегка пасует в воздухе тонкими пальцами, приветствуя меня, вытянувшуюся на краю шифера в полный рост.
Услышав треск, первые секунды, отведённые проведением на осознание случая, я первее всего категорически убеждена в том, что это скрежет собственной сведенной челюсти, или даже эфемерное воспроизводство недовольства в мыслях.
Но трещала крыша. Утопая в жёлтом мху, узкая полоса материала лопнула, подводя моё равновесия. Я и не была зла или испуганна в минуту оказии, не до конца осознавая, что действительно падаю, неуклюжей субстанцией из попыток схватить пальцами черепицу, на миг свесившись ногами, царапнув старыми сланцами кирпичную кладку.
Из груди вырывается горький хрип, но в остальном я предпочитаю молчать, когда понимаю, что уже свалилась спиной в траву у яблони. Лежу, оказывается, с открытыми глазами, и крона знакомого с младенчества дерева кажется сказочным шатром, где нет места боли в спине и ряби перед глазами. Под лопатками хрустит нечто разбитое, я едва не подскакиваю от страха, что это одно из бабулиных кашпо с геранью или драценой. Но больно. Потому и мысль, что комнатное растение оказалось здесь начинает казаться абсурдной.
- Мама! Магда с крыши свалилась! - кричит Верити, по звукам, буквально перепрыгивая через калитку, больно громко дыша.
В траве, вглядываясь в просветы между листвой, мне всё же хочется сказать сестре, что я поняла её. Что знаю - она уже скучает, пускай, по детству. Что всерьёз воспринимаю её кошмары.
1.4
За 2 часа до катастрофы.
- Жоржик, ты просто космос! - Верити восклицает со столь обильной искренностью чувств, что мне невольно хочется отнюдь не зрело пустить слезу.
Она стоит на входе в нашей комнате, на пороге раскачиваясь пятками, пока я, кряхтя сквозь зубы, натягиваю на разбитое тело футболку. Через четверть часа выдвигаться к пляжу.
Сквозь смех согласилась бы с комплиментом. Спина, в частности, божеский вид утратила, походя на палитру холодных зимних оттенков. На кухне бабуля лила слезы от смеха, едва не выронив из рук ценимый портсигар, когда меня, придерживая за талию, мама вела в ванную комнату. Откисая в душе под спазмалитиками, мне удалось лицезреть весь спектральный диапазон материнского негодования. Моя осторожная и нежная в своей первородной женской силе мама едва ли не скребла ногтями горло.