Всеволод Фабричный
САМОЕД
Предисловие
Вы можете увидеть меня где угодно. Где угодно. Это не обязательно буду я.
Скажем так: вы нанялись работать в мебельный магазин. Ваша должность — оформлять купленную людьми мебель на выданной вам бумаге. В свой первый перерыв вы спешно выходите на солнце, чтобы как следует закурить. Около мусорного бака уже сидит какой–то плюгавый работник. Вы здороваетесь с ним. Он шепелявит. Его бледный лоб постоянно морщится, а глаза ежесекундно выстреливают в разные стороны. Он перебрасывается с вами несколькими совершенно шаблонными предложениями и натужно замолкает. Вам сразу же вспоминаются некоторые ваши одноклассники — тот процент невзрачных ребят, которых не нужно было считать за людей. Они были скучны, непопулярны и редко издавали какой–нибудь звук. Казалось, что у таких — нет в голове ни одной человеческой мысли. Они не имели право думать. Бревно, кожный отросток, рассыпчатая пыль.
Моя повесть имеет только одну цель. Цель эта — показать вам, что может шевелиться в голове у любого проходящего мимо вас человека. У вашего сотрудника — на которого нет смысла обращать никакого внимания. На молчаливого соседа. На дальнего и совершенно неинтересного родственника. О чем он думает? Что за впечатления накоплены в его голове? Каждый из нас — весьма неприятная тайна. Нет — я не пишу исключительно о себе. Половина повести посвящена другим. Я лишь немножко приоткрываю завесу своей памяти.
В литературе я люблю ясность. Непонятные книги обижают меня. Я с раздражением сознаю свою мозговую ущербность. Скажу вам сразу:
В девяносто седьмом году я переехал в Канаду с моими родителями. Мне было шестнадцать лет. Сейчас мне двадцать семь. В главах «Максимов», «Пещерный Человек», «Фотограф», «Бабка», «Герои Минимальной Зарплаты» я рассказываю об отдельных людях, с которыми я работал в Канаде. Какие–то главы уползают поглубже — в мое русское детство, но почти все — время от времени перескакивают с места на место. Тысячи километров невидимого расстояния пролетают с привычной мне скоростью. Простите меня — я не придаю особенного значения георгафии. Почти половина жизни прожита здесь — на новом материке. Сны чудовищно перемешиваются. Пять моих квартир сливаются в одну. Люди, которых я знал — перетряхиваются живым, разговаривающим калейдоскопом. Тем не менее — я сделал все, чтобы вам было понятно.
Не думайте, что вам станет скучно. Вам может стать неприятно. Если человека как следует тряхнуть — из него высыпется немало увлекательного мусора. Я наконец–то тряхнул самого себя.
Оттяните край моей футболки, просуньте свой нос в глубину и как следует нюхните.
Living in a world where life's just a game
A game you've already lost
You go to school for twelve years where you learn just one thing
How not to mind being bossed
Oh you'll learn to follow orders when each day's just the same
And they all use the same voice
Just where you'll go to work for the next 50 years
That's your freedom of choice
Максимов
Его звали Дональдом, но для меня этот человек навсегда остался старичком-Максимовым из Братьев Карамазовых. Другого прозвища ему просто нельзя было дать. Когда я впервые увидел его: маленького, кривоногого, медленно передвигающегося по складу — он вызвал у меня в голове образ истощенной панды–дегенерата. Я подумал, что у этого человека совсем нет живых, четких мыслей, а есть только замшелые, животные инстинкты и упорное желание поганить эту землю пока хватит сил.
Я ошибся в Максимове. Впрочем — мои первые впечатления о людях всегда ошибочны.
Двадцать один год он проработал на одном и том же макаронном складе. Я застал его на закате здоровья, службы и терпения.
Также как и Гренуй в зюскиндовском Парфюмере — Максимов не издавал никакого запаха. Казалось бы — такой человек должен быть буквально окутан ореолом перегара, мочи и старческого пота. Однако и тут была ошибка. Он говорил настолько неразборчиво, что мне понадобилась неделя чтобы понимать хотя бы пятьдесят процентов того чего он болтал. При разговоре у него постоянно выпадала вставная челюсть и в момент ее выпадания — речь Максимова на секунду становилась шлепаньем тюленьих ласт по мокрому камню. Одевался он комично и просто: огромные башмаки с тупыми носами, длинный свитер и черные шорты чуть ниже колен. Глаза его были умные и мутные. Кожа — словно под нее шприцем вспрыснули жидкой грязи.
Максимов не был популярен среди остальных работников. Над ним смеялись, ему постоянно намекали на то, что пора сваливать к ебаной матери на пенсию. Он предпочитал отмалчиваться и если замечание было слишком уж едким, или неуместным — вялые мешки его щек слегка надувались и он яростно бормотал под нос какое–нибудь едкое матерное ругательство. При этом челюсть его лихо выпрыгивала на свободу.