Поезд уже рядом. Тот самый, что едет полтора суток. И теперь я его пассажир, машинист и жертва одновременно. Я сам во всем виноват. И больше некуда идти. Остается только встретить его здесь. И я ударяюсь об дверь головой, но боли нет. Реальность смешалась со странными, жуткими образами. Меня одолевает паника, порождаемая страхом. Страхом, что я могу потерять шанс что-то узнать – что-то жизненно важное или наоборот – абсолютно бесполезное. Идефикс. Но мне в любом случае нужно это узнать. Значит, это что-то важное. Значит…
Замок щелкает. Я отскакиваю от двери, и в голове звенит, и вокруг становится как-то пусто, плотность воздуха уменьшается. Дверь приоткрывается.
- Дима? – мужской голос, который я узнаю.
- Ага, - киваю; нервно сглатываю.
- Буянить будешь?
- Не, - шмыгаю носом. – Вы меня… Нет, не знаю, - сажусь на верхнюю ступеньку лестницы.
- Ясно, - отец Лизы выходит, тихо прикрывает дверь и садится рядом со мной; нам едва хватает места на узкой лестнице.
- Мне просто… нужно… знать…
Отец Лизы тяжело вздыхает. Качает головой.
- Нужно?
- Да.
- Хочешь с ней поговорить? Сразу предупреждаю – она не дома, ломиться не надо, - улыбается.
- Вы стали старше.
- Это называется постареть, Дима.
- Нет. Просто стали старше.
- Время такое…
- Ага.
- В общем, сейчас такой период, когда она обычно у подруг ночует. Пару дней. Или у каких-то друзей. Нам уже ее не удержать, сам понимаешь.
- Что с ней?
- Вообще?
- Ну, да.
- Работает. Учиться хотела. Но забросила все. Мы пробовали, так сказать, применить силу. Но она просто уходила из дома. После всего…
- После чего?
Качает головой.
- Пусть она скажет.
- У подруг? – я чуть не плачу от бессилия.
- Блин, - отец Лизы оглядывается на дверь в квартиру. – Ладно, вижу, тебе совсем дурно от этого. Моя меня повесит, если узнает, что я проболтался. Она не понимает, что теперь уже ничего не поделать. А мне тебе мстить не за что.
- Где она?
Нервно сглатывает, снова оглядывается.
- Скорее всего, на кладбище. Северный вход.
Я хочу верить, что ослышался, потому что круговорот этой ночи снова начинает обхватывать меня – на этот раз, за горло.
- Где? Зачем?
- Слушай, поищи ее там. А я пойду. Иначе мне хана.
- Спасибо Вам, - бормочу.
- Знаешь, странно, что ты приехал именно сейчас, - уже стоя у двери.
- Сейчас?
- Да, в этот день. Именно в этот. Очень странно. Будто знал. Хотя, не должен бы.
Пожимаю плечами.
- Я приехал еще вчера.
Он уходит. Выхожу на улицу. Жутко трещит голова. На горизонте виднеется протрезвление. А это еще хуже всего, что было до него. Едва волоча ноги, выхожу на проезжую часть. Копаюсь в карманах. Нахожу еще одну тысячную банкноту и стою, вытянув ее в руке, посреди дороги. Один проезжающий мимо «уазик» меня игнорирует. Следующий за ним «логан» останавливается. Отказаться от предложения он не готов, несмотря на мой откровенно усталый вид.
Понимание того, что я не где-то, а на кладбище, отрезвляет меня, как мне кажется, окончательно. Что может здесь делать такая хорошая девочка, как Лиза? Тем более – ночью. Годовщина смерти подруги? Тети? Бывшего жениха? Почему ночью? Чтобы никто не догадался? Жора об этом знал? Ира знала? Кто-то знал?
Прохожу вдоль линии могил. Пробую это направление. Слышу шорох откуда-то со стороны другого ряда. Медленно, стараясь не производить шума от веток и листвы под ногами, двигаюсь туда. Почему-то приходит на ум тот факт, что бывшая моего приятеля с Комендантского, лежащего в клинике, уйдя от него, в конечном итоге, оказалась с внебрачным ребенком на руках в однокомнатной квартире со своей мамашей. Почти как моя бывшая. Но на мне другой ценник. Это бодрит, и я стараюсь держать спину прямо.
«Знаешь, странно, что ты приехал именно сейчас»
Странно.
На скамейке около одной из могил сидит девушка. Тревожно поднимает голову, увидев меня. Столбенеет. Потом вздыхает и отворачивается. Я не могу сдвинуться с места, потому что узнаю ее. Я стараюсь не смотреть на могилу, на памятник, на прочие могилы рядом, хотя успеваю заметить, что они какие-то маленькие по сравнению с прочими. Я смотрю на нее. Узнаю и не узнаю одновременно. Она заплакана.
- Можно?
Она молча кивает, не глядя на меня. Не знаю, зачем я спрашиваю. Все равно подойти ближе я не могу. Стою метрах в десяти от нее. Взгляд соскальзывает с ее лица на ее тело – худое, в белом плаще не по сезону, в белых грязных туфлях. Потом, наконец, мой взгляд уходит к могиле. Маленькой могиле со скромным маленьким памятником. На нем выбиты православный крест и три слова, которые я не могу разобрать. Очевидно, фамилия, имя и отчество усопшего.
- Давно ты… тут?
- Всю жизнь, - тихо отвечает.
- Я имею в виду… - не могу договорить, комок в горле, беру паузу.
- В городе – всю жизнь. Здесь недолго. Какими судьбами?
- Ну, я искал. Искал тебя. И вот…
- Папа сказал? – усмехается; кажется, она в столь сильной апатии, что никаких эмоций мой приход уже не вызвал; что она перестрадала столько, что ей уже все безразлично.
- Неважно. Как ты?
- А сам ты как думаешь?
- Я ничего не знал.
- О чем?
- Обо всем.
- Ну, бывает.
Хочу заорать на нее, но это кажется неуместным.
- Ты с кем-то…
- Нет. Господи, какое тебе дело?
- Я хочу знать, что было, - твердость голоса достигается, но ненадолго. – Хочу все знать.
- Может, напрасно? Уверен, что это тебе нужно? – она смотрит на меня едко, но беззлобно, и я понимаю на практике, что значит «ватные ноги». – Может, тебе спокойнее живется без этого?
- Я не могу… жить без этого.
- Чушь, - вздыхает. – Ладно. Знаешь, так много времени ушло…
- И что?
- Не перебивай.
- Прости.
- Прощаю. За все. Все прошло.
Киваю. Молчу, чтобы она не сорвалась.
- Ты уехал. Вот что было. А я осталась. Было? Было, - вздыхает. – И у меня долго никого не было. Никто был не нужен. Я верила. Верила, что ты найдешь в себе мужество хотя бы просто написать или позвонить. Твой выбор. Да и пусть. Но ты не знал, что я забеременела тогда, в последнюю ночь. Мне кажется, именно тогда – не знаю, почему. Дальше надо?
Say «NO»
Закрываю глаза.
Say «Yes»
Хочу что-то сказать. Сдавило горло.
NEVER SAY MAYBE
Киваю.
Она, кажется, усмехается.
- А потом я вынашивала. Было больно. Я ведь глушила боль от тебя, от твоего ухода. Спиртным. Я признаю. Я могу признать. Но я быстро узнала. Потом все бросила и ждала. Всего ждала. Хотела тебя разыскать. Но я знала, что, если ты не вернулся, значит, у тебя все хорошо. Родители твои ничего не говорили. Не хотели, не могли – не знаю. И это не суть.
Облизывает губы. Смотрит на памятник.
- Ну, и потом… Знаешь, я хотела, чтобы у тебя все было хорошо. Хотела, чтобы тебе ничего не мешало. Я думала, что со всем справлюсь. Не давала никому ничего делать. Отец уезжал в Питер. Говорил, найдет тебя. Не вышло. А я потом ругалась на него. Уходила из дома. А потом уже не могла никому показаться. Знаешь, с таким пузом… - улыбается. – Все странно. А потом роды. Но врожденная патология. Но денег нет. Много других «но». Никто не знал, что у нас. Родители искали деньги, занимали. Но врачи что-то перепутали. Не знаю. Не оценили сроки. Не знаю. И здесь… - она замолкает.