- Ну, да.
- Он тогда упорол несколько «бэх», «субарик», «мазду» и еще каких-то «жигулей» собрал. Дрифтовал на перекрестке. И ниче, нашли как списать.
- Это да. Но он никого не убил.
- Он бабок немало упер этими машинами. Ну, или Карим Гуляев – который в 17 без прав устроил замес.
- Сын «газпромовца»?
- Он самый. Тот вообще был не прав, чисто по-человечески. Той осенью на «шестисотом» снес «тойоту», «мерина», «турег», «кьюшку» и еще какой-то мусор. Ну, праздник у них с пацанами был. Он никакущий. Но у него и прав не было. Чем тогда все кончилось? – жестом предлагает ответить.
- Не помню. Вроде, отмазали его.
- Вот именно, - тычет пальцем вверх. – Пацан расхерачил пол-«мичуринки», но за управление без прав только бабки положены. Машина вообще на контору – тоже откупились. И все. Там копейками обошлось. Говорю, не парься. Вечером он должен быть в клубе.
- А я?
- Очень смешно, блин, - хмурится. – Слушай, боюсь спутать…
- Ну?
- Да ладно. Забей. Ты уже знаешь, кого будешь иметь этой ночью?
Смотрю на него с укоризной.
- Ну, что? вот на той попке очень симпатичные шортики. Я бы ее снял, на твоем месте.
- Ты когда-нибудь задумывался о том, что мы когда-то умрем, и все потеряет смысл?
- Мужик, тебе двадцать с хвостиком лет, господи! Какая смерть? Мы только начинаем жить.
- Наверное. И что? Все равно…
- Так что насчет съема? Вон та, в жилетике тоже ниче, - нагло тычет пальцем в девушку на другой стороне галереи.
Вздыхаю. Отворачиваюсь. На него не следует обижаться. Во мне сейчас все не так¸ как должно быть. Мне все также ее не хватает.
Мика словно бы осеняет.
- Блин, так ты же ведь с этой, Катей своей где-то год, да?
- Ага.
Напомнил, молодец. Я как раз стал забывать. Внутри стало горячо.
- И тоже познакомились где-то в районе после твоей днюхи?
- Ну, да.
- Да-а, - вздыхает. – Тогда понимаю, че ты такой загруженный. Извини, мужик. Не знал, что все так запущено. Слушай, - резко останавливается и поворачивается ко мне лицом, - да хрен с ними, со шмотками, с клубами, со шмарами. Пошли сегодня в «Манеж», там типа какая-то премия в области современного искусства – писатели, художники, видео, всякая шобла-ебла. Приобщимся к духовному, посмотрим на вещи, на людей, отвлечемся. Пообщаемся с интересными людьми.
- Есть проходка?
- Дурак, что ли?
- Ладно, - смеюсь. – Уговорил.
Мне не то, чтобы интересна премия. Просто это лучше, чем до вечера гнить дома.
Все равно, я знаю, чем все закончится.
Час спустя, перекусив в ресторане по дороге, едем в «Манеж».
Едем на машине Мика. Он молча смотрит на дорогу. Я – в окно. На тротуары, на которых полно народа. На странно, вяло бредущих куда-то людей. На печальные, полные спертого воздуха автобусы.
- Ты че, мужик? – обеспокоенно спрашивает Мик.
Я что-то пробормотал, но мне казалось, что это было про себя.
- А что я сказал?
- Тебе лучше не знать, - усмехается.
Киваю. Молчу.
Платный паркинг около «Манежа». Мик оплачивает место на пять часов кредиткой.
- Это край. Пиздец, - бормочет.
- Что?
- Место в глубине парковки. Самое дальнее от входа.
- Это на самое страшное, что бывает в жизни.
- Ну, да, - качает головой. – Но это… пиздец, все-таки.
Мы в «Манеже». Авангардные инсталляции с одного края, выставка картин с другого, какие-то парни за столами с книгами с третьего и, собственно, подготовка к выдаче каких-то премий с четвертого. После нескольких минут объяснений, нас с Миком нашли в списке приглашенных. К удивлению, полагаю, тех, кто список составлял. Море «шампуня», какие-то невнятные, с дредами и «туннелями» в ушах телки и авангардные деятели искусства.
После двадцати минут разговора с каким-то модным писателем, у меня начали сворачиваться синапсы, я согласился с предложенной им концепцией мировосприятия и снова пошел за алкогольной газировкой. Мик в зале, где крутят видео.
Все ищут новые пути создания мира в мире. Это круто. Но мне не круто, потому что я не могу уживаться в одном мире со своими желаниями. Мне легче спокойно отойти в сторону и не спорить, чем доказывать свою правоту. Я смотрю на картину из разноцветных мазков, с черным ядром и ярко-светлыми круглыми пятнами вокруг. Подпись гласит «Социальная Фрустрация, Грег Суноев». Догадываюсь, это псевдоним.
- Как Вам это? – паренек в очках, с длинными патлами, остро пахнущий «Fahrengheit 451», внезапно возникает за моей спиной; отпивает из стакана виски. – Картина, I mean.
- Неплохо, - пожимаю плечами. – Конструктивно, кажется.
- Ее следует понимать буквально, - вздыхает. – Честно говоря, это самое важное, что я рисовал когда-либо.
- Да?
- Абсолютно, - допивает залпом все, что было в стакане. – Понимаете, это то, как я вижу социальную разрозненность и бесцельность культуры потребления.
- А в чем, по-вашему, цель? – интересуюсь.
- Не знаю, - качает головой. – Мы пока не можем оттолкнуться от бесцельности, куда нам до великих целей. Видите, – показывает пальцем на черное ядро, - это центр потребительского ада, ядро тьмы, беспроглядной пустоты, бездуховности. А вокруг него – души и их интересы. Но они не внутри ядра и не слишком далеко от него – им не ясно, что делать. Они мечутся в своих интересах – естественных, социальных – любых. И они не получают удовлетворения ни от тьмы, ни от пестроты, ни от собственного света. Они разрозненны. Потеряны.
- Ясно.
Парень действительно копнул глубоко. Я – пятнышко света. Круто.
- Рад, что Вам понравилось, - снова вздыхает; смотрит в стакан и уходит; видимо, чтобы наполнить опять.
Толку-то от этих изысков? Они изображают, что не так, высмеивают, но не дают никакого ответа. И так вечно. Все искусство построено на этом. Они делают вид, что все поняли, но то, что они поняли, было ясно еще до них. А решений все нет.
- Ты как? – Мик хлопает меня по плечу. – Я просто охуел от этих видеоинсталляций. Как после ЛСД-трипа, ей-богу.
- Надо было мне туда же идти, - усмехаюсь. – Видишь? – киваю в строну картины. – Это социальная фрустрация.
- Ну, круто, - смеется. – Пошли, скоро огласят победителей этого года.
- Это будет нечто.
Грег Суноев оказывается в списке награжденных. Когда он выходит на сцену, его взгляд на пару секунд замирает на мне. На поразительно длинную, тягучую пару секунд. В его взгляде – что-то знакомое. Странное, пугающее.
Он что-то знает.
Или просто делает вид.
Вечером в клубе должны быть все наши. Все мои друзья. Пока в ложе собрались только Вик с Машей и Алессио. Никаких громких слов, никаких массовых праздников. Не хочу. Я странно отношусь к Дню. Но сегодня я уже на «яге», и это улучшает настроение. Впрочем, я все равно позвонил папиному знакомому, чтобы тот отогнал ее в мой гараж. Не факт, что по дороге из клуба я буду в состоянии рулить. Одно дело – ехать после «шампуня» или нескольких дорожек, и другое…
А что другое?
Выжрать MDMA и пойти плясать и расцеловывать всех подряд? Не знаю.
Прохожусь по клубу. Не очень людно, но ритм уже задан. Ди-джей играет прогрессив. Пока что мягкий, приятный. Ближе к ночи станет жестче.
На массивном кожаном диване в скромной ложе на двоих сидит с какой-то полуголой – это называется откровенное вечернее платье, - чикой один мой знакомый. Отец Афанасий, священник одного довольно крупного московского монастыря. В миру – просто Саша. Здороваюсь. Он хлопает телку по попке и отправляет погулять. Приглашает присесть.
Сажусь. Потягиваю «перье» из стакана. У отца Афанасия – очевидно, какой-то недешевый коньяк в бокале.
- Как жизнь, отец? Как служба? – интересуюсь.
- Ай, не жалуюсь, – смеется, поглаживает мелкую бородку. – Страна здоровеет, духовность крепнет.