- Ал! – Вик. – Помощь надо?
- Нет! – рявкает Алессио, оглядываясь. – Ни шагу сюда!
Обороты растут. Образуется давка. Я не хочу даже приближаться, но Вик уже подходит сам. Пытается кого-то выдернуть, поговорить. Получает под дых. Увы, наивно. Я вздыхаю и подбегаю к нему. Нас кто-то отталкивает.
Метрах в трех раздается выстрел. Все не секунду замирают. Потом кто-то убегает. Визг каких-то телок. Вдалеке просыпается сирена.
Еще выстрел. Кто-то орет, что это в воздух. Не все слышат.
Алессио застрял где-то между теми двумя. Я вытягиваю Вика. Он покашливает. Бормочет, что все нормально. Какой-то урод что-то спрашивает у меня. Довольно грубо. Мне надоедает. Я без вопросов бью его в лицо максимально напряженным кулаком. Опешив, отступает назад. Спотыкается и падает.
Я пытаюсь добраться до Алессио. Сбоку мелькает Мик. Еще пара выстрелов. Сирены все ближе. Из речи в воздухе – в основном, мат, обычная ругань и немного блатной фени, так сказать.
В толпу врезается какой-то идиот и с размаху разбивает об голову высокого бритого парня пустую бутылку от вина. Эффективно, надо признать. Я пытаюсь позвать Алессио. Звук битого стекла. Когда звук сирен становится слишком явным, по толпе проходит неравномерный вздох, и темп драки спадает. Я делаю рывок к Алессио, которого кто-то уже уверенно держит за плечи, но меня толкает в сторону торопящийся куда-то здоровяк, и я падаю на асфальт.
Группируюсь. В руку впивается что-то острое. Мелкое. Осколки бутылки. Этикетка рядом, на крупном куске стекла. По иронии судьбы, это может быть та самая бутылка «Кристалл», которую Мик отправил тем телкам. Или нет. Не знаю.
Стекло в моем теле. Поднимаю руку. Кровь идет довольно быстро. Сжимаю зубы и встаю.
- В травмпункте поговорим! – орет вслед какому-то мужику Мик.
Это у него шутки такие. Вряд ли он когда-то видел обычный травмпункт с очередью. И даже обычную поликлинику. Я вот не видел, например. Меня по мере необходимости и обязательно – раз в полгода для профилактики – обслуживает семйный врач. Доктор Насыров. Специалист по всему – от переломов до импотенции.
Алессио явно озадачен. Его отпустили. Все заскакивают в припаркованные рядом машины. Менты совсем рядом.
Алессио кричит кому-то «Да щас я!» и кому-то торопливо звонит. Прикрывает трубку.
- Ребят, - обращается ко мне, Вику и Мику, инстинктивно сгруппировавшимся, - извиняйте, надо разбираться. Меня касается. Если вылезу, отзвонюсь. Надо решать вопросы.
Не дожидаясь ответов, убегает, громко говоря по телефону.
Почему-то вспоминаю, что Алессио – единственный из нас, кто уже получил образование, причем в LSE, в Лондоне, и у кого уже есть работа – в штате компании его отца.
Есть занятое место в штате компании его отца.
Я выдыхаю и сажусь на корточки.
Мик закуривает.
Свет мигалок слепит.
Смотрю на часы.
18:56
Рановато.
Жжет.
Медсестра скорой промывает раны довольно бережно. Но приятного мало. Осколки вошли достаточно глубоко. Оказались достаточно крупными.
Достаточно крупная случайность может убить. То, на что нет расчета, может оказаться решающим.
Когда-то это тело испустит дух. Видимо. Я смертен. Видимо. Когда-то эта кровь станет такой же застоявшейся, как та, что на тампоне со спиртом или чем она там, мать ее, протирает мне раны!
Как ни крути, умрешь. Не сегодня – в какой-то другой день. Почему-то сейчас я это понимаю особенно остро. С этим все равно никто не смиряется. Никогда. Можно сказать, что хочешь или готов умереть. И если это правда – то речь идет о долбанном больном ублюдке. Даже в старости инстинкт самосохранения, старательно превозмогая глупость, борется за нас. А мы убиваем себя, не понимая, что второго шанса не будет.
Но это не значит, что мы не боимся умереть. Мы просто верим, что будем жить. Когда-то это не оправдается.
- Свободен, - вздыхает медсестра.
- Ну, да, - киваю; ухожу.
Менты опросили всех, кого смогли. Никто ничего не знает. Я-то уж точно. Случайная жертва. Заявление писать не буду. Спасибо, буду иметь в виду.
Сын одного приятеля моего бати – хорошего приятеля, по студенческим годам, - на два или три года моложе меня был – порезал себе вены в том году, в день рождения. Но на этом не успокоился. Шагнул из окна пентхауса на двадцать пятом. В крови обнаружили амфетамин. Просто титаническое количество амфетамина. Так оно и выходит. Чувак ушел головой¸ а возвращаться ему было некуда. Это слишком.
Я ведь знаю. Мира без меня нет. Пусть он еще посуществует.
Говорю, что не поеду на бои. Вик и Женя собираются. Мик посередине. В итоге, тоже отказывается и уезжает куда-то.
А я домой. Ловлю тачку. Диктую адрес. Молча дремлю. Даю водиле двести процентов чаевых. Он в шоке. Усмехаюсь.
Как только захожу в квартиру, звонит отец. Кто-то в прессе прочухал момент драки. Кто-то снял на мобильник и выложил на «ютуб». Кто-то скинул отцу. Оперативнее некуда. Такое время – не успел накосячить – а уже спалился.
Говорю, что все в порядке. Что я стоял в сторонке. Что я хороший домашний мальчик. Отец смеется. Говорит, что на это у меня ума должно хватить. Я спрашиваю про мать. Она как-то грустно на меня смотрела, когда мы расходились. Говорила, что все будет хорошо. Отец говорит, что у нее все по-старому. Что он вчера приехал ночью, и она спала. По крайней мере, не устроила истерики или допроса.
- Все круто, отец? – неожиданно для себя выдаю.
Отец кашляет. Смущается.
- В смысле?
- Вообще.
- Наверное… Почему ты спрашиваешь?
- Я хочу знать, - вздыхаю. – Просто… - мой голос срывается в плаксивость. – Знаешь, я только тебе верю. То есть, никто не знает ведь, да? Никто не знает, круто все или не очень? Кроме тебя, да?
- Ну ты даешь, - смеется. – Сын, все круто. Говорю тебе, как доктор. Что у тебя не так?
- Да, все так, - потираю глаза. – Просто, если бы ты не сказал, я бы подумал, что все не очень.
- Твоя девчонка в Америке?
Молчу. Кусаю губу.
- Так вот что тебя парит, - хлопает рукой по чему-то; по крышке стола? – Слушай, только не начинай эту хрень. Не первая, не последняя. Не те годы, чтобы страдать.
- Уже?
- Еще. Ты еще не знаешь, что такое серьезно любить и страдать из-за серьезной потери. И что такое двадцать с лишним лет прожить, чтобы понять, что устали друг от друга.
- Не говори так, - прошу. – Хотя бы не мне.
- Извини. Отдыхай. Не парься.
Прощаемся.
Никто не хочет быть один. Никто не хочет быть несчастным. Самоубийцы привлекают внимание. Одиночки ждут чуда. Меланхолики надеются на понимание. Мы никогда не даем себе шанс на счастье раньше положенного.
Почему?
Включаю на весь экран, занимающий полстены, «На грани сомнения» и ложусь на диван.
Смотрю на часы.
20:03
Просыпаюсь в панике. Дергаюсь и падаю с дивана. Что-то жмет на предплечье. На плечо.
Бинты.
Бегу на кухню. Беру нож побольше и срезаю их. Раны ноют. Прикасаюсь к одному из порезов. Шершавый край. Нажимаю. Палец раздвигает кожу. Уходит вглубь. Жуткая боль. Крупный осколок.
Достаю бутылку «Дом Периньон». Ухожу в комнату. Фильм все еще идет.
Смотрю на часы.
21:12
Первые три прозвона я игнорирую. Старательно держусь за диван.
Четвертый выводит из себя. Вскакиваю. Бегу в прихожую. Хватаю мобильник.
Мик.
- Здорово, не спишь?
Грузно выдыхаю. Тяжесть где-то между лбом и макушкой. Горечь во рту. Что-то не так.
- Ну, - отвечаю.
- Приезжай в начало Кутузовского. Когда сможешь?
- Прикалываешься? Че за тема? – не скрываю недовольства.