— Упрямица известная... Что с него взять.
Князь был крестником сына знаменитого боярина Матвеева, погибшего от рук возмутившихся стрельцов. Отец князя и боярин были большие друзья, и даже князь Алексей Михайлович чуть-чуть тоже не погиб от этого. При убийстве боярина Матвеева, он стал на улице громко и смело выговаривать бунтовщикам-стрельцам, обзывая их лиходеями и дьяволовым семенем за все их преступления.
— Плаха и топор по вас плачут давно! Дождётесь и вы суда и расправы! — предсказал им князь.
Родившийся впоследствии сын назван был Артамоном, в честь убиенного боярина-друга. А отцом крёстным был сын мученика, Андрей Артамонович Матвеев, любимец великого императора.
Эта дружба с семьёй убиенного боярина не мало содействовала возвышению отца князя и милостям государя к нему. Государь любил, конечно, семью Матвеевых, через которых стала царицей его мать, любил часто говорить о погибшем в смуте боярине. Бывая в Москве, государь всегда заезжал на могилу мученика, служить панихиду по "убиенном боярине Артамоне", а затем ехал кушать соседству, в дом к его первому другу, князю Алексею Михайловичу Лубянскому.
При этом, когда мальчик, сын князя, был уже побольше, государь требовал, чтобы привели и за столом посадили и Артамошку, т. е. нынешнего владельца палат.
Князь помнил хорошо свои разговоры с государем, его шутки, или серьёзные советы.
— Учись, Артамон. Будешь такой же умный, как твой тёска. Вот твой крёстный отец гляди какой молодец, а всё оттого, что учился.
Однако князь, помнивший хорошо царя и его советы, — учился туго и теперь был только слегка грамотен. Умел без запинки прочесть по-русски и по-славянски, да умел письмо написать.
Хоть и хлопотал сначала его отец об ученье своего Артамона, даже чуть было не собрал его за границу ехать учиться с другими сверстниками, но вдруг неожиданно умер, когда сыну было только 18 лет от роду.
Князь Артамон, ещё прежде потерявший мать и замужнюю сестру, по смерти отца остался совсем одинок. Тогда-то вот он и начал любить свой дом и называть его "братцем». Ближе и дороже этого дома никого и ничего у князя не было. Дальних родственников, конечно, набиралось много, — но князь относился к ним добродушно, приветливо, но близко не сходился ни с одним. Семья покойной сестры жила безвыездно в деревне.
Вся жизнь князя Артамона Алексеевича, от смерти отца, заставшей его юношей, и до теперешних 60-ти лет, прошла, буднично, однообразно, изо дня в день.
Ни разу не выехал князь из Москвы, за исключением, одной своей подмосковной вотчины, где проводил изредка лето и осень. Ни разу князь не пожелал даже съездить в. Петербург. Все удивлялись чудачеству, как не возьмёт богача любопытство повидать новорождённый город, который как гриб вырос и быстро украсился не хуже древней Москвы. Как не пожелать — и себя там показать.
Теперь князь был вдов уже давно и во всём большом доме, помимо его самого, было теперь только одно близкое и дорогое ему существо, — 20-ти летняя дочь Анна.
Князь почти до сорока лет прожил, не решившись ни разу сочетаться законным браком. Много раз и многие девушки разных дворянских семей нравились ему, иногда и очень сильно. Всякая семья и всякая девушка во всей Москве сочла бы себя счастливой назвать князя женихом и породниться. Это ещё более облегчало, казалось, возможность жениться, но в действительности было наоборот. При характере князя — это обстоятельство именно и было помехой.
Чем более ухаживали родители за князем, тем менее он считал возможным жениться на их дочери, убеждённый, что его ловят за титул и состоянье.
"Не я ей нужен!" думал он и сторонился.
И так дожил он почти до сорока лет. Зато женился вдруг, совершенно неожиданно, к удивлению, как своему, так и всех знакомых.
IV
В год смерти императрицы Анны Иоанновны приехала в Москву и поселилась небогатая женщина с красавицей дочерью, происхожденьем с Юга. Это была вдова именитого, как говорили, владетеля Гирея, из Крыма, которая приехала в Москву хлопотать по своему делу и просить защиты у русского правительства против хана Крымского, отнявшего у неё все земли, пограничные с русскими владеньями. Вдова стала именовать себя "княгиней" Гиреевой, носила оригинальный, красивый и ещё невиданный москвичами костюм и, конечно, сначала ни слова не знала по-русски, но потом вскоре научилась очень изрядно объясняться. С ней приехал десяток такой же дворни — татар и татарок. Вдову-княгиню приняли в московские дома, как всегда всех, гостеприимно и радушно, всюду звали, угощали, обещали помощь и покровительство в её деле, но пока только забавлялись её русским языком, её свитой, её одеждой: чардой, шальварами, бешметом и феской...