(Славный у меня получается ФИЗИОЛОГИЧЕСКИЙ ОЧЕРК вместо славного, подернутого сизой туманной дымкой ретрухи-ностальгухи РАССКАЗЦА, где – ненавязчиво… «тихо-тихо, не шумите» … о спившемся и продравшемся поколении, о КОРНЯХ, о могучей сибирской, на берегу которой… и т.д.)
Да и Бог с ним! Если мне суждено исписаться, то вот я на ваших глазах и исписываюсь. Буксует тема, хромает сюжет, потеряна острота, свяла свежесть арбузного излома, серебристо-красного в июльский полдень. Тускл стиль. Стиль – стих. Напал стих на мой стих… Скандалы всё кругом, скандалы… Ушел от жены, жена делит имущества… Бог с ними со всеми!
– Мы ехали с ним пьяные в такси, – сказал А.П. – Он, этот поросенок, служил корреспондентом радио и телевидения. Это мы пьяные ехали к покойнику Кольке, который тогда был еще живой. Везли водку, вино, колбасу. У Кольки жили три девки-стюардессы. Поросенок рассказывал анекдот, как Чапаев хотел сесть на рельс. «Подвинься, Петька, я тоже сяду», – сказал он и вдруг насторожился. «Шеф, вруби радио погромче», – сказал он таксисту. «Ну так и что Чапаев-то?» – обратился я.
И вдруг стал страшно поражен его видом. Телерадиопоросенок сидел выпрямившись, острые плечи его торчали острыми углами, спину он, можно сказать, выгнул в противоположную от естественной сторону, свинячьи глазки его мерцали в полутьме холодно и бесстрастно.
«Ты что, чокнулся?» – изумился я.
«Цыц!» – не своим голосом взвизгнул он.
И только тут я сообразил, что он, видите ли, слушает радио. А по радио говорили примерно следующее:
«В преддверии праздника Ленинский комсомол на двух механизированных жатках и тогда парни решили взять этот рубеж что ж задумка как говорится встретила поддержку у старших товарищей всего коллектива молочнотоварной фермы молодцы парни теперь все знают у комсомольцев Больше-Ширинского района слова с делом не расходятся передаем для них песню «Пашем-сеем-удираемся» в исполнении вокально-инструментального ансамбля…»
Корреспондент отер лоб платком и лишь тогда выдохнул:
«Нет, все-таки ради этих минут, секунд стоит жить и работать!»
«Каких таких минут-секунд?» – не понял я.
«Ради ЭТИХ секунд!» – нажал он, и я вдруг сообразил, в чем дело. Я грязно выругался, и мы принялись браниться. Таксист молчал, не вмешиваясь в нашу перепалку, и мы ехали через реку Е., и была ночь, и наплывал на нас мост через реку Е., наш старый мост со своими туманными матовыми фонарями и одинокими парочками… «Так Чапай, значит, попросил Петьку подвинуться, когда тот на рельсе сидел. А рельса-то длинная, до Владивостока – ну дают!» – вдруг расхохотался таксист.
– Так это его заметку передавали! – расхохотался я.
– Догадался, продрамшись! А то чью же еще? Мою, что ли? – буркнул А. П., неприязненно косясь в мою сторону.
– Ты что так на меня смотришь? Я тебе что, должен, что ли, что ты так на меня смотришь? – вскипел я.
– А ты думал, я тебе за бутылку пива задницу лизать стану? Накось! – с ненавистью поставил он передо мной шиш.
– Ладно, А.П.! Не надо! Чего уж там! – примирительно сказал я.
– А фули ты из себя генерала корчишь? – наступал А.П.
– Какого еще генерала? – растерялся я.
– Какого? Литературного! Думаешь, если тебя напечатали в «Октябре», так это уже все?
– Да почему же, почему я строю-то? расстроился я.
– А я знаю почему? – не знал А.П.
– Ну на, выпей мою бутылку, – сказал я.
– Вот-вот! Все подтверждается, – огорчился А.П., но бутылку все же взял.
И всходило солнце, и это было утро, раннее туманное густое утро, и оно обещало такой день, такой жаркий день, какого еще никогда не видел наш город, да и вся Сибирь не видела. Я вдруг сообразил, что эта фраза (последняя) – суть цитата из моего же рассказа «Настроения», который я написал в 1964 году и который до сих пор не могу нигде напечатать. Мне стало смешно.
– Дерьмо ты все-таки, А.П., – сказал я. – Фули ты вытыкиваешься? Фули я тебе сделал?