– Я вот штаны приобрел в магазине «Три поросенка». Не хочешь ли и ты такие? – простодушие предлагал ему коллега, кандидат технических наук Лев.
Пауков презрительно фыркал.
– Эт-то чтобы у меня подобная фиготина на второй день развалилась по шву? Нет уж, благодарим! Мы деньги пускай и переплатим, но купим на барахолке джинсы «Луи» и будем в них бегать тысячу лет, – говорил он.
И ведь действительно покупал.
Купил на Покровской толкучке и джинсы «Луи», и японскую кофту «Чори», и замшевые ботинки «Фанто».
Много чего есть на Покровской толкучке, и вы представьте себе путь путешественницы-вещи, летящей из-за океана на плече нашего юного сибиряка. Тысячи километров! Десятки тысяч! Ужас!
Но покупал Пауков не просто. Не был Пауков барахольщик. Пауков имел цель.
А цель его была отдаленная: разодевшись в импорт и получив первый в жизни очередной отпуск, отправиться на Аргуновскую улицу за Ликой. Увезти ее, а может, и самому поселиться в Москве.
Он так и сделал. Прибарахлился, получил очередной отпуск, встал, смотрит на себя в зеркало и не узнает.
– Да это ж прямо иностранец какой-то, а не Пауков, – восхитился Пауков.
И весь долгий самолетный путь всячески из себя корчил: то сигаретку держит с понтом в двух вытянутых пальчиках, то воды потребует минеральной и пьет ее мелкими такими, культурными глоточками. И к Москве он уж до того ошалел, что взял да и написал на бумажке:
МОСКАУ. АРГУНОВСКА. Надо.
И всем тыкал в нос эту самую плотную бумаженцию.
И все-то, дурачки, и показывали – как да куда ему, сибирскому нахалюге, проехать.
Так он оказался на Рижском вокзале. Сел в троллейбус и вышел из троллейбуса, держа в кулаке букетик ландышей.
Вышел и оробел. Потому что дома кругом – все крупней, чем в городе К., – громадные белые дома, и глазеют уже не тысячами, а миллионами одинаковых окошек. А под ногами еще и асфальта даже нету. Валяются лишь ржавые трубы какие-то да ломаные батареи парового отопления.
Оробел Пауков. Сунулся было туда, сюда. Не знает, куда идти. Робел, робел, а вдруг и видит – тихо сидит под деревом мужик в телогрейке и кирзовых сапогах.
Пауков и бросился к нему со своей бумажечкой.
А мужик он такой оказался очень сдержанный. Он бумажечку взял, почитал, повертел и спрашивает Паукова:
– Так и что?
– А не понимай я! – убежденно отвечает вошедший в роль Пауков.
Мужик тут остро глянул на Паукова и говорит:
– Стало быть, фройндшафт, камарад?
Ну, Пауков на это промолчал. Рукой ландышевой махнул только, что – да, дескать. А мужик не отстает:
– Ду ю спик инглиш?
А вот это Пауков сразу понял. Он и в школе, и в институте английский изучал.
– Ноу, ит из нот, – отвечает.
– Парле ву франсе, – вязнет мужик. И взгляд у него определенно нехороший. Даже можно сказать, злобный у него взгляд.
– Нон, – покопался в памяти Пауков.
– Итальяно? – осклабился мужик. А Пауков уж тут ничего отвечать не стал и просто протянул руку за бумажкой.
А мужик тот вдруг неожиданно быстренько вскочил и закричал тоненьким фальцетиком:
– Ах ты, курва! Штатника-фээргешника из себя корчишь, курвища! Лифтеру с «Метрополя» мозги пудришь!
И, схватив кусок ржавой трубы, бросился на Паукова.
Завязался жаркий бой. Нервный патриот съездил Паукова по спине, от чего замечательная пауковская куртка сразу же лопнула, а нейлоновая рубашка треснула.
Пауков подставил врагу подножку. Падая, лифтер ухватился за пауковский карман и вырвал его с мясом. Обозлившись, Пауков пнул распростертого лифтера, и у Паукова оторвалась подошва.
Пауков, совершенно потеряв чувство меры, хотел и еще пинать подлеца, но тот сделал вид, что окончательно умер.
Пауков тогда пощупал себя и свою одежду, плюнул, положил на якобы умершего мужика букет и потащился обратно.
Он был мрачен. Он летел в город К. и был мрачен. Он открыл дверь квартиры своим ключом и был мрачен. Он снова смотрел в зеркало и был мрачен.
– А вот был бы ты, Федька, в телогрейке, например, так ничего бы с тобой и не сделалось. Я помню, папочку нашего раз хотели подколоть в тридцать девятом году, а у них ничего и не вышло, – сообщила Паукову его старенькая мама, поднявшаяся с постели и тяжело передвигавшаяся на больных ногах. Пауков мрачно глянул на нее и сказал: