— Между прочим, — заметила она, проделав эти процедуры, — меньше надо читать тупые боевики. Реальный шанс нарваться на акулу в такой ситуации ничтожен. Крупных акул в этих водах не настолько много, чтобы, приводнившись в случайной точке, со сколь-нибудь серьезной вероятностью оказаться рядом с одной из них. Это как выиграть в лотерею.
— Только наоборот, — усмехнулся я.
— Ну да, но вероятность от этого больше не становится. А все эти истории про акул, чующих каплю крови в воде за милю — безграмотные байки. Сам подумай, для того, чтобы акула почуяла молекулы крови за милю, нужно, чтобы они сперва эту милю преодолели. А с какой скоростью расходится кровь в воде, ты видел.
— Благодарю за лекцию, — откликнулся я. — Может, заодно объяснишь, зачем тебе понадобилась эта хрень? И, кстати, ты уверена, что это их, а не наше?
— Вполне. Здесь как раз следы крови вполне заметны. Но главное вот что…
Я только тут заметил, что к ее левому бедру двумя короткими ремешками комбинезона пристегнут нож в ножнах. Сейчас она извлекла это оружие — широкое, зазубренное с одной стороны — и, присев на корточки в узком пространстве между пилотским креслом и задней стенкой кабины, взрезала с задней стороны обивку выловленной спинки.
— И что тут интересного? — поинтересовался я, глядя на обнажившийся ровный серый полипластолит.
— Вот это, — она вытащила из кармана маленький блестящий цилиндрик — в первый миг мне показалось, что это губная помада, но это был широкодиапазонный фонарик. Передвинув регулятор в положение «УФ», она провела невидимым лучом по спинке, и в ультрафиолетовом свете показались одна за другой две буквы и пять цифр. — Я так и знала, — довольно констатировала она, вытаскивая из того же кармана фон с камерой и делая снимки. — Корпус они, конечно, перекрасили, и номера новые нарисовали. Я это все засняла еще на подлете, но это наверняка липа, которая нам ничего не даст. Однако катапультные кресла менять не стали! А на них номера подлинные. По которым спасатели или комиссия по расследованию всегда могут сказать, какому борту принадлежало найденное кресло и какова, соответственно, предполагаемая судьба конкретной машины и экипажа. В то же время, если катапультирование произойдет на территории противника, не знающего про фокус с ультрафиолетом, он лишних сведений не получит… И что нам говорит этот номер?
— Не знаю, — честно ответил я.
Она посмотрела на меня, как мне показалось, с сожалением и снизошла до пояснений:
— Что данный гироджет еще не так давно состоял на вооружении военно-морского флота КША. Осталось пробить номер по базе, и мы узнаем конкретное подразделение…
— Не уверен, что такие подробности лежат в открытом доступе.
— В открытом не в открытом, а в полной базе Конфедеральной Авиационной Администрации лежат.
— И где ты намерена ее взять?
Вместо ответа она постучала ноготком по правой сережке.
— У тебя там полная база КАА? — не поверил я.
— Никогда не знаешь, что может понадобиться девушке в дороге, — улыбнулась она и вновь уселась в свое кресло. Ее пальцы перелистнули несколько меню на экране компа (мигнула надпись об успешно установленной связи с удаленным модулем памяти), затем ввели бортовой номер в строке поиска.
— Ага, вот он. Так, произведен на заводе «Мицубиси Сикорски» в Вёрджинии шесть лет назад… принят на вооружение… последнее место службы — база Гуантанамо, Куба. Списан в прошлом году. Утилизован в рамках программы распродажи армейского имущества.
— И кому он принадлежит теперь?
— Никому. Его уже год как не существует. Списан и утилизован — это значит, что его продали на лом. Нас преследовал призрак.
— Ага. Жаждущий обрести покой, который мы ему наконец-то подарили… Интересно, с чего это вдруг списали почти новую машину.
— Вот-вот. Не говоря уже о том, что его имели право продать только разукомплектованным. Даже без бортовой электроники, не говоря уже о вооружении.
— Вопросы, вопросы… Между прочим, я все еще не знаю, кто ты такая.
Она повернулась в кресле и вновь посмотрела на меня долгим внимательным взглядом — настолько долгим, что я не выдержал и раздраженно заметил, что не умею читать мысли.