— Кто вы такие? — спросил Гисберт.
— Это сейчас не важно, — ответил неизвестный. Сильные руки схватили профессора под локти и энергично втолкнули на заднее сиденье одной из машин.
— Что такое? — снова воскликнул он.
Ответа не последовало. Машины тронулись, и кто-то сказал ему:
— Закройте глаза, профессор.
— Зачем?
— Не заставляйте надевать вам повязку, пожалуйста, зажмурьтесь, — ответил человек, который, по-видимому, был главным.
Он слышал шорох шин. Автомобиль то тормозил, то набирал ход. Никто из его спутников не разговаривал. Через некоторое время — Гисберту оно показалось вечностью — его привезли в гараж, который сообщался с огромным внутренним двором. Обе машины проехали по нему с выключенными фарами. В глубине открылись ворота. Потом еще одни. Машина остановилась, и кто-то открыл дверцу.
— Следуйте за нами, профессор.
— Я могу открыть глаза?
— Еще нет. Будьте любезны.
Те же самые железные руки направили его. Гисберт натыкался на какие-то ящики и по запаху сырости догадался, что оказался в некоем заброшенном месте. Наконец, после того как они поднялись по лестнице и вошли в помещение, показавшееся Гисберту холодным и негостеприимным, руки отпустили его.
— Можно открыть? — спросил он.
— Подождите, — сказал голос. — Вы знаете «Отче наш»?
— Да, — ответил Гисберт.
— Тогда читайте громко и когда закончите, откройте глаза.
Гисберт начал медленно читать молитву и вдруг сообразил, что не задал очень важного вопроса: на каком языке он должен читать ее? Впрочем, он знал ее только по-немецки, поэтому продолжал, постепенно все более тихим голосом.
Закончив, он открыл глаза, но это мало чем ему помогло. Кругом ничего не было: потемки и плотная тишина.
Центральный зал собрания членов общества, который ничем не отличался от какого-нибудь зала собраний квартального совета, был полон. Мужчины и женщины разговаривали, курили, смеялись, ожидая начала. Нельсон Чоучэнь сел, чувствуя себя несколько скованно, поскольку было очевидно, что все от него чего-то ждут, а по правде говоря, он понятия не имел, о чем говорить. Вень Чен не сообщил ему никаких подробностей и ничего не объяснил. «Они хотят видеть вас, хотят слышать вас». Вот и все.
Вскоре Вень Чен попросил тишины и стал говорить. Нельсон, не понимая слов, подумал, что тот представляет его. Как странно, подумал он. Происходящее не показалось ему собранием тайного общества, оно походило на университетскую аудиторию, и это подбодрило его. В конце концов, это его вотчина. Поэтому, когда Вень Чен передал ему микрофон, Оталора решил, что лучше всего рассказать о своем деде.
— Говорите по-английски, — предложил Вень Чен. — Я переведу.
— Мне выпала незаслуженная честь: мне позволено присутствовать здесь, — начал свою речь Нельсон, — ведь, по правде говоря, именно вы помогли мне понять, кто я такой. Всего несколько дней назад я был всего лишь перуанским профессором литературы, писателем, который пишет повести, поэмы и эссе, который живет в Остине, в американском штате Техас, и чье мировоззрение, чей жизненный горизонт ограничен Европой и Америкой. Но благодаря счастливой случайности в свои сорок пять лет я решил предпринять это путешествие в Пекин, путешествие, которое должно было быть чем-то вроде возвращения к своим корням, поскольку, несмотря на то, что у меня мало сведений о них, я всегда знал, что мой дед родился в Китае и что по неизвестной причине, будучи молодым, он эмигрировал в Перу.
Нельсон сделал паузу для переводчика, налил себе в стакан минеральной воды и отхлебнул половину, что позволило ему мимоходом оценить реакцию публики на его слова.
— О дедушке у меня сохранились лишь некоторые детские впечатления, поскольку он умер, когда я был еще очень юным. Он обосновался в Куско, прекрасном колониальном городе в верховьях перуанских Альп, потому что, как он говорил, это место напоминало ему Лицзян, его родную деревню, и там он стал работать портным — в этой профессии китайская община в Перу пользуется большим авторитетом. Оттуда родом моя семья. Там родился мой отец, и я тоже там родился, а потом оставил Перу, чтобы обосноваться в Соединенных Штатах. О жизни в этом городе я поведал в одном из своих самых известных произведений, «Блюз Куско», которое, надеюсь, однажды будет переведено на китайский язык и в котором я, помимо прочих перипетий, рассказываю об обычаях китайско-перуанской семьи в пятидесятых годах.
Во второй раз сделав паузу, Нельсон с волнением заметил, что слушатели делают записи. Он подумал об Эльзе, о том, какую гордость испытала бы жена, увидев его здесь, на этой трибуне. Несомненно, очень скоро его произведения появятся на полках пекинских книжных магазинов, и он сможет вернуться сюда вместе с ней, чтобы пожинать плоды успеха.