Человек, названный Рогожиным, пожал молча плечами и тоже пошел в Квартиру. У порога он задержался, бросил на Виталика мутный взгляд и аккуратно прикрыл дверь за собой.
Виталик вздохнул.
— Чье же ты животное, мон шер ами? — спросил он себя.
Итак, ему предлагали игру. Интересную игру с гибкой системой ставок и расплывчатыми правилами — милый способ провести время.
— Тут важно понять, с кем ты имеешь дело, — пробормотал он.
И впрямь, это имело огромное значение. С эльфийкой нужно было быть нуменорцем, с путешественницей в астрал — драконом не ниже седьмого уровня. А барышни обыкновенные сюда не захаживали. Или не приживались. Они очень плохо сочетались с антуражем, образом жизни и мировоззрением среднего обитателя Квартиры.
Виталик потянул носом... Настенька не пользуется косметикой, парфюмерией, но одета «прилично». Волосы под капюшоном — чисты и хорошо расчесаны. Вроде бы длинные. Это особенно хорошо, так как Виталик устал от грязной хиповской пакли на голове и желтенькой короткой щетины «ежиком» а la «экстрим». Коротко стриженая женщина вообще омерзительна. За это утверждение нашего героя однажды чуть не убили.
— Ожидаешь пополнить свою коллекцию? — спросил «сосед». Он явился, как обычно, без спросу и лез не в свое дело, о чем Виталик ему и громко объявил. Но «сосед» не испарился, а, поддернув нечистые брючки на коленях, уселся на перила и принялся основательно ковырять ногтем в зубах.
Виталик называл этого субъекта «соседом», потому что тот обитал где-то по соседству с Виталиковым «я». Это был неопрятный средней руки зануда и пошляк, каковым, собственно, и надлежит быть бесу. То, что, с узкохристианской точки зрения, «сосед» является именно бесом, сомневаться не приходилось. Психиатрия имеет свой взгляд на подобные явления, но он еще более категоричен и потому Виталиком никогда не изучался.
Какое-то время «сосед» наблюдал за Виталиковыми раздумьями, а потом благодушно изрек:
— Ну что ты голову ломаешь? Право слово, даже стыдно на тебя смотреть. Не можешь определить такой заурядный случай?
— Ну, коли ты набиваешься мне в Лепореллы, так помоги, — отрезал Виталик. — Только без менторских поз и декламаций. Я и сам на них мастак.
— Как же-с, знаем. — «Сосед» захихикал. Виталик припомнил один эпизод, и ему стало стыдно. Очень стыдно.
Это было еще в «реальный» период его жизни, сравнительно недавно. Некая «герлица» с Арбата, пленившая Виталика необычайно синим взором, благосклонно принимала его ухаживания. Они сидели в классическом «пьяном» дворике и потягивали портвейн «Прометей», за дешево купленный в ларьке у Щукинского училища.
Окрыленный предощущением близкой победы, Виталик разоткровенничался. Голуби, гулявшие по крышке мусорного бака, в панике разбегались, похрюкивая на ходу. Одинокий алкаш, причащавшийся под синим грибком песочницы, поглядывал на Виталика с большим сомнением.
— Понимаешь, — говорил Виталик, — мы с тобой сейчас находимся в абсолютном дворе. Это такое странное, совершенно волшебное место — абсолютный двор. В любом городе мира можно найти такой двор, смотри — эту детскую горку я видел в Ташкенте, Киеве, Свердловске... И эту скамейку, и белье на проволоке между домами... Сначала я думал, что это дворы-близнецы. И в них живут такие же люди, а в окнах их квартир полощатся на сквозняке такие же занавески, как крылья ангелов. И синий-синий вечер, уютный и чуть тревожный, как этот странный запах, горько-сладкий, слышишь? Это жгут листья... А потом я понял, что это не близнецы. Это один и тот же двор. Он сразу везде. Абсолютный. И здесь случаются разные чудеса. Если ты мне не веришь, то мы можем подождать здесь вместе — и что-нибудь чудесное непременно произойдет...
Герлица слушала его, моргая, а потом ехидно произнесла:
— Послушай, ты — классный парень. И красивый. Я, в сущности, готова тебя любить. Я могу прямо здесь сделать тебе минет, если хочешь. Но у меня к тебе маленькая просьба...
— Какая? — насторожился Виталик.
— Не читай мне монологов, — сказала герлица и отпила из горла. — Понимаешь, ты так откровенно выпендриваешься, что даже неловко. Мне ведь давно не четырнадцать лет.
Она была права лишь в одном — ей было не четырнадцать, а шестнадцать. Но то, что она сказала, вышибло из-под Виталика щербатую хроменькую скамейку. Он молча отобрал у нее бутылку, шваркнул ее об урну, со всей силы пнул пустую сигаретную пачку и пошел прочь.
— Стой, псих! — кричала герлица, но Виталик не остановился — ему было больно.