Естественно, на отзывы ложится тень ужасной смерти царевича, и мы не знаем доподлинно, как проявил бы себя царь Федор, останься он на престоле. Гадать не стоит, но очевидно, что по сравнению с теми, кто властвовал в России, сменив убитых Федора и Дмитрия, оба были людьми выдающимися.
Но трон только один.
Кто-то должен уйти, умереть.
К сожалению, погибли оба…
События коротких дней царствования Федора развиваются стремительно, даже по нашим меркам.
Время, замедлившееся было в начале года, резко устремилось вперед, наверстывая упущенное.
Знатные и малоподвижные хитрецы-кунктаторы Мстиславский и Шуйский призваны в Москву, впрочем, не к ответу, а со всем почетом. Исправлена ошибка Бориса, назначен Басманов.
— Служи нам, как ты служил отцу моему, — такими словами провожает Федор Басманова к войску, чтобы тот прежде всего привел рати к присяге новому царю.
Но, как говорится, дорого яичко к красному дню.
Прими такое решение три месяца назад Борис, возможно, и сам был бы жив — истощенные силы могли укрепиться победой, и династия Годуновых могла бы укрепиться. Сейчас слишком поздно. Хотя Басманов вполне, как кажется, искренне клянется в ответ на доверие умереть за царя и царицу.
Он обязуется:
«К вору, который называется князем Димитрием Углицким, не приставать, с ним и его советниками не ссылаться ни на какое лихо, не изменять, не отъезжать, лиха никакого не сделать, государства не подыскивать, не по своей мере ничего не искать, и того вора, что называется царевичем Димитрием Углицким, на Московском государстве видеть не хотеть».
В этом «видеть не хотеть» с досадой ощущаешь старый годуновский перебор требований к подданным. Усердия навязчивые риторические повторы, конечно, не прибавляют. Особенно такому самостоятельному деятелю, как Басманов. Он вообще не из тех, кто умеет «видеть не хотеть». Он, напротив, всегда хочет видеть.
И вот, захватив старшего по знатности воеводу, безликого князя Катырева-Ростовского и митрополита Новгородского Исидора, необходимого для принятия присяги, Басманов с присущей ему энергией спешит к войску под Кромы.
Семнадцатого апреля, всего через четыре дня после смерти Бориса, Басманов уже на месте.
Со смешанным чувством войска приносят присягу.
Каждому есть о чем подумать.
Мысли разные…
Одни думают о судьбе государства.
Другие — как бы не прогадать в начавшейся смуте.
Третьи всерьез размышляют, не является ли смерть Бориса свершившимся судом божьим, который отдает Русь законному царевичу.
Время средневековое, мысли шкурные и мистические переплетаются причудливо. Впрочем, разве сейчас не так?..
Больше всех приходится думать Басманову.
Идти на Путивль?
Брать Кромы?
Или?..
Пушкин в знаменитой трагедии приводит вымышленный разговор Басманова с одним из своих предков, посланцем Дмитрия. В ответ на предложение перейти на сторону самозванца Басманов указывает на численную незначительность его сил:
Ответ:
Утверждение, что «войско наше дрянь» можно взять под сомнение. Это у Александра Сергеевича от Карамзина. На деле Карела отважно сражается на кромских валах, зато о годуновских вояках сам Пушкин вынужден привести презрительные слова Маржерета: «Можно подумать, что у них нет рук, чтобы драться, а только ноги, чтобы удирать».
Бесспорно сказано о мнении народном. Именно оно разоружает и обращает в бегство многочисленные рати. Все теперь в «мнении народном» свидетельствует в пользу Дмитрия. Даже текст присяги, в котором в спешке ли или по другой неизвестной причине не упомянуто одиозное имя Отрепьева.
Выходит, сознались Годуновы! Не расстрига царевич наш.
«Следственно, сказка о беглом дьяконе Чудовском уже объявляется вымыслом. Кто же сей Димитрий, если не истинный?»
Логика абсурда торжествует: если не Отрепьев, значит, Димитрий! Третьего не дано.
Надолго ли?
Но пока не до логики.
Три решающие недели недолговечного правления Годуновых, с семнадцатого апреля по седьмое мая 1605 года, почти незаметны видимыми событиями и необычайно насыщены тайной деятельностью, политическими неожиданностями, психологическими загадками.