Потом она уходит, и дверь тихо щелкает английским замком.
Я сижу у приемника, положив на него щеку.
Отец подходит и опускает руку мне на плечо.
— А Испанию можно поймать? — спрашивает он бесцветным, картонным каким-то голосом, и лицо у него белое-белое. — Отличная страна.
— Можно, — говорю я.
Я кручу ручку настройки, и свист и скрежет опять врываются в нашу тихую квартиру.
Потом голос диктора сказал внятно и раздельно несколько слов по-испански. Музыки не было.
Назавтра эти слова были напечатаны по-русски во всех газетах:
«Вчера ночью в Испании начался фашистский мятеж».
Разлука 2
Венский вальс
Это случилось весной, когда в школе был первомайский вечер.
В зале горит свет. Школьники стоят между стульев. «Это есть наш последний и решительный бой, — поют школьники. — С Интернационалом воспрянет род людской».
Гимн заканчивается. Грохочут растаскиваемые стулья.
— Вальс! Вальс! — кричат веселые голоса.
В зал входит дед Шурки-певицы. Сколько лет прошло, а он все такой же. Даже помолодел. Хорошо подстрижен и хорошо одет. Дела у него поправились. Он теперь консультант Загорского дома игрушек.
К деду подходит моя учительница Анастасия Григорьевна.
— Нехорошо получилось, — говорит она. — Сегодня в комсомол принимали. Алеша так эту рекомендацию ждал. Я свою предлагала, но он хотел только от Шуры.
Дед смотрит на нее.
— Катарина погибла, — говорит дед.
— Что? — спрашивает учительница.
Она мне потом рассказывала, что наступила удивительная тишина. Она мне потом все подробно рассказывала.
— В Испании. Краус письмо прислал, — говорит дед. — Где Лешка?
Учительница берется рукой за горло. Снова становится слышен шум голосов.
— В радиоузел пошел… пластинки ставить, — детально объясняет она.
— Передайте ему, — говорит дед.
— Нет! — говорит учительница. — Нет.
— Проводите меня, — говорит дед.
Они поднимаются по лестнице, как будто несут гроб.
Звуки зала становятся все тише. И кажется, этим двоим никогда не одолеть последних ступенек. Они входят в полутемный коридор, и паркет скрипит у них под ногами. Они идут мимо учительской, и луна светит в застекленные двери.
Это было четверть века назад, и вот как это было, товарищи.
Скрип половиц становится как гром.
Они проходят к двери в конце коридора, на которой висит табличка «Радиоузел». Около стены стоит велосипед вверх колесами, приготовленный для починки. Инструменты лежат на газете.
Дед открывает дверь и входит.
Я поворачиваюсь к нему с пластинкой в руках.
Учительница остается в дверях.
— Здравствуйте, — отвечаю я. — Прислала?
Дед смотрит в пол.
— Отцу отдал рекомендацию-то, — медленно говорит он. — У него возьмешь.
— Спасибо, — говорю я и смотрю на него.
Учительница молчит.
Я взглядываю на нее, и у меня начинает дрожать пластинка в руках.
— У Шурки дочь родилась, — говорит дед. — Потому задержала.
— Я понимаю, — говорю я. — Поздравляю вас…
Дед не сводит глаз с пластинки, которая дрожит все сильнее.
— Положь пластинку, — говорит дед.
Я медленно, как бы нехотя, кладу пластинку на радиолу и ставлю адаптер.
— Краус письмо прислал, — говорит дед.
— Я понимаю, — говорю я, глядя на вращающийся диск.
Учительница пятится назад.
Она пятится назад, задевая бедром педаль велосипеда, и колесо начинает вращаться с легким треском. Она пятится назад, подальше от этой комнаты, в которой мальчику разбивают сердце. Я все это вижу. И тут начинается песня. Сначала тихонько, потом громче.
— Я люблю тебя, Вена… — запевает голос.
— Горячо, неизменно… — Голос звучит как кощунство.
Медленно отворяется дверь. Это выходит старик. Я остаюсь один в радиорубке. Все громче становится вальс. Он звучит все яростней. Он звучит как сопротивление смерти.
Я открываю дверь в коридор.
Колесо велосипеда останавливается, и я вижу, что на нем не хватает четырех спиц, выбитых ногой Катарины.
И тогда я слышу, как со всех сторон эхом доносится музыка Венского вальса.
Разлука 3
Самая крайняя изба
Я ползу в сторону от перекрестка, где валяются остатки грузовика, где снег залит бензином и кровью, где у висящего над Можайским шоссе светофора остался один красный сигнал, где догорает на рекламном щите портрет веселого повара и дымятся вареные сосиски, которые предлагается требовать всюду.