Я эту вечеринку в доме долговязого парня, которого звали Володя, запомнила на всю жизнь.
— Я поднимаю этот бокал за прелестную хозяйку дома, — говорит тамада, веселый такой человек, шутник.
И сам улыбается, как шутник, и все смотрят на приветливо улыбающуюся мать Володи, которая выглядит совсем молодой под светом австрийской люстры.
— Мама вне конкурса, — говорит брат Володи.
И все приветливо смеются, и мать приветливо смеется, а поэт встает.
— За хозяйку дома, — говорит он. — За доброе ее здоровье, и долгое счастье, и радость в учениках и в делах их.
Он тянет руку с бокалом совсем в другую сторону, и все, не понимая, глядят то на него, то на старушку, которая сначала бледнеет, а потом вспыхивает девичьим румянцем.
Все растерянно галдят и чокаются только тогда, когда поэт выпивает свой бокал и целует руку старушке, и Володя кидается с ней чокаться.
…Разговоры… разговоры…
У меня и сейчас они в памяти. И то, как Володя, неприкаянный, бродил среди гостей.
— Вчера Варя верблюжиное одеяло купила, уцененное, мне на дачу… Очаровательное, вместо байкового.
— Два месяца щенку. Льет на пол. Вот все и кричат на него.
К Володе оборачивается тамада, веселый такой человек, шутник.
— Когда вся компания весело ликует, — сказал он и икнул, — нужна музыка. Володя, возьми гитару.
— Когда вся компания весело икает, — сказал Володя.
— Клаша, поставь Бернеса, — сказал тамада. — Парни, парни… как она там?.. Умным себя ставишь, а я тебя вот каким знал.
— Маска, я тебя знаю, — говорит Володя.
Поэт молчит. Я молчу. Учительница молчит.
— Так вот и живем, — говорит брат Володи. — Физики и лирики, вернее археологи. Атмосферочка.
— Давай, давай развлекай гостя, — говорит Володя. — Век поэзии кончается.
— Знаешь, не делай из меня идиота, — говорит брат.
— Кончается поэзия или нет? — спрашивает Володя.
— Вова, мы люди простые, — говорит жена брата. — Нам бы факты.
— Маска, я тебя знаю, — говорит Володя.
…Разговоры… разговоры…
— Факты — это вещь, — говорит брат. — Остальное — идеология.
Поэт смотрит на него и на его прелестную жену.
— Два художника пишут портрет женщины, — говорит он, и та поправляет волосы. — У одного получается мадонна, у другого — мещанка. Вот тебе и факт.
— Идеология, — говорит брат. — Это для Кати.
— Катю не трогай, — говорит Володя.
— Идеологию тоже, — говорит учительница.
— Ты можешь сформулировать свою мысль? — спрашивает брат.
— Могу, — говорит поэт. — Произведение искусства отличается от факта на величину души автора. Так будет понятно?
— Браво! — говорит учительница, и глаза ее блестят. — Катя, слышите? Столько лет!.. Мой ученик!..
Она теперь совсем молодая.
— Хаз-булат удалой-й… Бедна сакля твоя, — запевает компания у окна. — Золотою казной… я осыплю тебя-а…
— Кто это? — спрашиваю я.
— Это все мамина родня, — говорит Володя. — Бабушка здесь ни при чем.
— Дам коня, дам кинжал… дам винтовку свою-у… А за это за все… Ты отдай мне жену-у…
— Все смешалось в доме Облонских, — говорит Володя. — Вы не находите?
И лицо у него совсем несчастное.
Потом я с поэтом, этим непонятным человеком, вхожу в тесную комнату. Я не могу понять, зачем он привел меня сюда на эту страшную вечеринку. Может быть, чтобы показать, что человек и в семье может быть совсем одиноким? Может быть, чтобы я не стремилась к дому, какому попало, а только к настоящему? Может быть… Только зеленое окошко телевизора в этой комнате и кто-то приник к спортивной передаче. Тихо. Какое мне дело до незнакомого мне Володи! Ну да, ну он влюбился в меня — это было видно сразу. Я и сама стала какая-то другая от этого. Да мне-то что?
— Надо что-то делать, — говорю я.
— Ну как? — спрашивает он.
— Жуть… — говорю я.
Входит учительница.
— Наверно, надо что-то объяснить? — говорит она. — Ты не ожидал, что мы так живем. Да?
— Ладно. Все пустяки.
— Давайте я за такси сбегаю, — говорю я. — У меня есть деньги.
— Сиди, — отвечает он. — А хорошо бы достать машину. Пил лишнее.
— Сейчас вызову по телефону, — говорит учительница.
Она выходит. Тихо в комнате. Только зеленое окошко телевизора. Оборачивается мужчина.
— Если я вам мешаю, я могу уйти, — говорит он обиженно.
— Да. Мешаете, — жестко говорит поэт.