…Вот она, вероятность чуда, сделанная человеческой рукой!
Я понял. Произошло. Я опять человек. Жизнь продолжается, товарищи!
Я осторожно опустил руку в карман пиджака… Даже не руку, а кончики пальцев. И они у меня сразу заледенели. Карман был пуст. Блокнота в нем не оказалось.
Я почувствовал состояние, близкое к обмороку. Потерял. Украли! — вскрикнуло все во мне.
И тут же успокоился. Передо мной стояла Катя. Я тут же вспомнил, что блокнот с утренними записями я отдал Ржановскому, когда он меня погнал на Благушу.
— Катя, — говорю я, — идемте скорей. Я вас домой провожу.
— Подождите, — говорит Катя, и я не узнаю ее голоса, глухого, немного хриплого, взрослого голоса. — Одну секунду. Ваша фамилия Аносов? Алеша Аносов? Да, конечно, Аносов!
— Да, конечно, Аносов, — повторяю я.
— Вот, — говорит она и протягивает мне нечто, и я сразу узнаю это нечто.
Это деревянный конь.
Катя опускается на скамью, и кладет руки на колени, и сидит смирно.
— Откуда у вас эта игрушка? — говорю я.
Все начинает мчаться, как при ускоренной киносъемке.
— Катя, вы слышите!..
Видимо, рано я успокоился. Она не отвечает.
Я наклоняюсь к ней.
— Шура-певица, — говорит она, — это моя мама… Александра Николаевна.
— Что? — спрашиваю я, когда и так все ясно.
— Шура-певица — моя мама… Я родилась в тридцать девятом году, — говорит она.
Тишина.
— Этого не может быть, — произношу я наконец. — Вы внучка деда Филиппова? Правнучка…
— Да.
— Что же вы все время молчали? Вы же все знали! — почти кричу я.
— Я ничего не знала из прошлого… ничего, — говорит она с отчаянием.
Мы молча смотрим друг на друга.
Вытираю лоб. Жарко.
— Катенька, — говорю я и беру ее за руки.
Она так волнуется, что не может смотреть на меня и отворачивает голову. Похоже, что сейчас решается наша судьба.
— Так не бывает, — говорит она, не глядя.
Вдалеке показывается троллейбус.
— Сейчас… сейчас, — говорит Катя, вырывает руки и бежит к троллейбусу.
Троллейбус приближается. Перед самым его носом она поскользнулась.
— Осторожней! — кричу я и кидаюсь за ней вслед.
Катя выпрямилась и перебежала дорогу перед самым передним буфером.
Троллейбус проехал, шипя и позванивая. В окнах ругались кондуктор и водитель. Я перебежал улицу и увидел Катю, которая лежала на куче каких-то стружек возле молочного магазина. Я наклонился над ней.
— Вставайте, — сказал я, — вставайте.
Я протянул ей руку, и она поднялась.
— Ой!.. — сказала она испуганно и радостно и опустилась на стружки. — Не могу идти… Нога подвернулась. По правде. Честное слово.
Я наклонился, взял ее на руки и понес к скамье.
— Я загадала, — сказала Катя. — Если перебегу — значит у всех все сбудется. Не только у меня. Вы не думайте…
Я не думаю.
— Так не бывает, — говорю я.
— Теперь идите, — говорит она. — Мне тоже нужно идти. Нужно сделать кое-какие дела. Я теперь вас никогда не стану задерживать. Работа — первое дело. Мы ведь теперь не расстанемся, да?
Вдали показывается зеленый огонек.
Я выбегаю на дорогу и останавливаю такси.
— В машину, — говорю я, отворяя дверцу.
Катя садится в машину. Я вслед за ней.
— Что с нами будет? — спрашивает она.
— Не знаю, — отвечаю я и захлопываю дверцу.
Машина летит по пустой улице.
Глава 10
Схема улыбки
Вкратце.
Я довез Катю до дому. Я помчался к Ржановскому. Я звонил в парадное, и мне отпер дверь сонный лифтер. Я звонил в квартиру Ржановского и сучил ногами от нетерпения. Никто не откликнулся, и меня выпроводил сонный лифтер. Я помчался к Косте и увидел, что в окнах горит свет. Я застал там теплую компанию, которая, как всегда, спорила черт-те о чем. И в центре возвышался Митя, и я не удивился. Я перестал удивляться. Митя пришел мириться и выяснять отношения. Я пытался узнать, где Ржановский, но от меня отмахнулись. Я пошел звонить в институт, но из лаборатории никто, конечно, не отозвался, а телефон коменданта я не знал. Когда я безуспешно набирал в который раз номер лаборатории, я нарвался на встречный звонок. Але! Але! Я понял, что это не лаборатория, а что это женский голос спрашивает Митю. Я вернулся и позвал его к телефону. Меня снедало лихорадочное оживление. Было два часа ночи. Я понял, что лучшее, что можно придумать, это заночевать у Кости. Вернулся Митя и обеспокоенно сообщил, что сейчас приедет его невеста. Он для нее дома оставил здешний телефон. Видимо, что-то случилось. Тут загорелся совершенно новый спор все о старом. Я не слушал. Я даже не думал ни о Кате, ни о схеме. Потому что я был счастлив. Потому что я знал твердо — достаточно сказать «Катя», и я сразу вспомню схему во всех деталях. Тут Митя начал орать невесть что и сказал о своей невесте что-то вроде того, что у него будет и романтика в норме, что он свою невесту нашел путем последовательного ряда опытов и размышлений и, следовательно, разумно и т. д. и что-то еще в этом роде (кажется). А я уже ничего не понимал, и только балдел, и слышал какие-то странные слова, похожие на бульканье, — раз, мышл, оп. Я только понимал, что все не так.