— Исчез.
Клайв Клеммингс уставился на меня. Ему, должно быть, если я не ошиблась, было чуть за тридцать или около того — несмотря на очень широкую залысину на макушке — и хотя доктора отнюдь нельзя было назвать привлекательным, но сейчас он уже не выглядел таким до крайности отталкивающим, как пару минут назад. Полный изумления взгляд, который мало кому шел, с ним сотворил просто чудо.
— Боже мой. Где вы это нашли? — спросил он.
И я снова рассказала ему свою историю, и он пришел в еще больший восторг, а потом попросил нас подождать в его кабинете, пока он кое-что принесет.
Мы так и сделали. Джек очень хорошо себя вел, пока мы сидели и ждали. Он всего лишь дважды спросил:
— Когда же мы уже пойдем на пляж?
Вернулся доктор философии Клайв Клеммингс с подносом и кучей резиновых перчаток, которые мы, по его словам, должны были надеть, если собирались к чему-то прикоснуться. К этому времени Джеку стало совсем скучно, поэтому он решил вернуться в центральный зал и еще немного поиграть со стереоскопом. Так что перчатки натянула только я.
Но я рада, что это сделала. Потому что после этого Клайв Клеммингс позволил мне прикоснуться ко всем предметам, имевшим хоть какое-то отношение к Марии де Сильва, которые историческое общество собрало за многие годы.
А их, скажу я вам, оказалось немало.
Но больше всего в коллекции меня заинтересовали крохотный портрет — Клайв Клеммингс сказал, что он называется миниатюрой — Джесса (или Гектора де Сильва, как его именовал доктор Клайв; очевидно, лишь члены семьи называли его Джессом… члены семьи и я, само собой) и пять писем в гораздо лучшем состоянии, чем те, что хранились в коробке из-под сигар.
Миниатюра была безупречна, словно маленькая фотография. Видимо, люди в те времена действительно умели рисовать. Это был Джесс один в один. Портрет идеально передал его черты и характер. У Джесса был такой же взгляд, как когда я рассказываю ему о какой-нибудь покупке, сделанной в аутлете, — ну знаете, сумочке «Прада» с пятидесятипроцентной скидкой или еще чем-нибудь подобном. Как будто ему наплевать.
На портрете, на котором Джесс был изображен лишь по плечи, на нем была штука, которую Клайв Клеммингс назвал галстуком — по-видимому, нечто подобное тогда носили все парни. Это была широкая вычурная белая тряпка, обмотанная вокруг шеи Джесса несколько раз. На Балбесе, Соне или даже Клайве Клеммингсе, несмотря на его ученую степень, она бы выглядела смешно.
Но на Джессе, разумеется, смотрелась прекрасно.
С другой стороны, а что на нем смотрелось бы плохо?
Хотя в некотором смысле письма были почти так же хороши, как портрет. Все потому, что все они были адресованы Марии де Сильва… и подписаны неким Гектором.
Я изучила их от корки до корки, и не могу сказать, что в тот момент почувствовала хотя бы укол совести. Они были на порядок интереснее, чем письма Марии — хотя, как и в ее письмах, в них не было ни капли романтики. Нет, Джесс просто описывал — очень остроумно, надо сказать, — как идут дела на семейном ранчо, и делился всякими забавными вещами, которые вытворяли его сестры. (Оказывается, их у него было пять. Я имею в виду сестер. Все младше его. В тот год, когда Джесс умер, они были в возрасте от шестнадцати до шести. Но упоминал ли он о них раньше в разговорах со мной? Ой, бросьте!) Там еще была всякая ерунда о местных политиках, и как тяжело находить умелых работников со всей этой золотой лихорадкой, из-за которой мужчины срываются с места, чтобы успеть застолбить участок получше.
В общем, читая эти письма, я будто слышала, как он все это произносит. Тон писем был очень дружелюбным, непринужденным и милым. Звучало гораздо лучше, чем напыщенные слова Марии.
И написано, кстати, было без ошибок.
Пока я вчитывалась в письма Джесса, доктор Клайв тарахтел о том, что теперь, когда у него есть и письма Марии Гектору, он собирается добавить их к выставке, посвященной всему клану де Сильва и их значимости для развития округа Салинас на протяжении многих лет, которая планировалась к осеннему туристическому сезону.
— Если бы только кто-то из них остался в живых, — с тоской сказал доктор Клайв. — Я имею в виду, де Сильва. Было бы замечательно, если бы они выступили.
Это привлекло мое внимание.
— Должен же был кто-то остаться, — возразила я. — Разве у Марии и этого парня Диего не было что-то вроде тридцати семи детей?
Клайв Клеммингс наградил меня суровым взглядом. Как историк, — а тем более как доктор философии — он, похоже, не признавал никаких преувеличений.
— У них было одиннадцать детей, — поправил он меня. — И, строго говоря, они были не де Сильва, а Диего. К сожалению, в семействе де Сильва, в основном, рождались девочки. Боюсь, Гектор де Сильва был последним мужчиной в роду. И, конечно, мы никогда не узнаем, не оставил ли он потомка мужского пола. Если это и произошло, то уж точно не в Северной Калифорнии.