И сегодня был теплый весенний день, когда особенно хорошо растут, наливаются соком травы, и если присмотреться повнимательнее, можно увидеть и услышать, как, напрягаясь, тянутся вверх бледно-зеленые новые побеги, с тихим шорохом вспучивая землю. И солнце ярко светило, и над головой носились, щебеча, веселые, недавно прилетевшие ласточки, и жаворонок неумолчно звенел.
Геро сидел недалеко от края площадки и мечтал, наслаждаясь теплом, солнцем, мирным покоем. И ничего не изменилось в мире перед его глазами и слухом - доносился все тот же щебет, все так же мелькали беспокойные ласточки и трещали крылышками цикады, но Геро вдруг почувствовал странное беспокойство. Ему показалось, что кто-то следит за ним тяжелым пристальным взглядом. Он мгновенно сжался, напрягся, продолжая сидеть неподвижно. Ощущение пронизывающего взгляда осталось. Шевелились и вздыхали внизу под площадкой-навесом овцы, на пологих пустых склонах шелестела под ветром трава, а солнечный мир для Геро уже погас и посуровел. Он не видел опасности, он чувствовал ее всем напрягшимся похолодевшим телом. Лук и колчан лежали рядом, одна стрела, поблескивая граненым наконечником, наполовину была высунута из колчана.
Поднять руку, вырвать стрелу из колчана, схватить лук, послать стрелу, но - куда? Первая заповедь отца: не поддавайся страху. Вторая заповедь: не видишь опасности - сделай то, что первым пришло в голову. И сразу же мелькнуло: надо прижаться к скале. Как раз за его спиной есть углубление. Геро толчком послал тело назад, и в то же мгновение вверху раздался шорох осыпающихся камешков: кто-то большой прыгнул вниз. Длинное серое тело мелькнуло перед глазами, обдав запахом шерсти. Волк не успел всего на два удара сердца, и там, где только что сидел мальчик, оказалась пустая козья шкура. Волк упал на лапы, развернулся броском, так что отлетела вбок подстилка, и вновь прыгнул. Но у Геро в руках уже был кинжал. И, держа оружие вытянутыми обеими руками впереди себя, он поднырнул под распластанные лапы, погрузил кинжал в тощее волчье брюхо. И силой собственного прыжка волк распорол себе о лезвие брюхо. Вывалились влажные внутренности, на спину Геро пролилась теплая кровь, но на нем не оказалось даже царапины. Невредимый, он мгновенно вскочил на ноги, готовый к новому нападению. Почувствовав запах крови и волка, под скалой тревожно теснились и блеяли овцы. Волк лежал на боку, откинув лобастую голову с раскрытой огромной красной и влажной пастью. Возле брюха в лужи крови дымились сизые внутренности, над которыми тут же закружились зеленоватые мухи. Схватив лук и стрелы, мальчик быстро взобрался по узкой расселине на вершину скалы, откуда спрыгнул волк. В сотне локтей отсюда начинались кизиловые заросли. Здесь, на прогретом плато, трава была почти по пояс. Ветер дул с моря. Значит, волк был привлечен запахом овец, а когда подкрался от кизиловых зарослей (трава еще была примята), понял, что овцами ему не удастся поживиться, пока не разделается с пастушонком.
Глупые овцы под скалой уже успокоились. Волк был одиночкой. И тогда мальчика охватила бурная радость. Ветер долины нес свежий запах цветов, шелестела налитая соками жизни молодая трава, а в голубом поднебесье парил на могучих крыльях неизвестно откуда появившийся огромный гриф, всматривался горящими глазами в отплясывающего над побежденным волком мальчика. Вскинув над головой лук и кинжал, топча траву, Геро плясал на площадке им самим придуманный танец победителя.
11. ПОНЯТЬ - ЗНАЧИТ ПРОСТИТЬ
Где проходит черта между беспечной юностью и мужественной зрелостью, за которой, как говорили раньше, в юноше умирает ребенок, чтобы родился воин? Еще на памяти Мариона такой гранью служил обряд посвящения в воины. Но сам Марион посвящения уже не проходил. И тому было много причин. Дело в том, что защитниками Дербента теперь оказались не албаны, а персы. И они же подвергали испытаниям тех, кого брали в охрану ворот. До сих пор в Дербенте вспоминали, как много лет назад Марион в испытательной схватке на мечах рубился с двумя, потом с тремя и наконец с пятью персами и довел бой до победы, то есть у всех персов выбил мечи из рук.
Вечером Геро, сопровождаемый в переулках яростным собачьим лаем, принес домой шкуру волка. Мать и Витилия испуганно заохали, отец же внимательно выслушал сына, одобрительно улыбнувшись, положил тяжелую руку ему на плечо и сказал:
- Отныне ты воин!
Геро понял, что это не просто похвала, и, преодолев вспыхнувшую радость, ответил со сдержанной силой:
- Я готов доказать это в любое время, отец!
- Ты докажешь через два дня. С кем бы ты хотел провести схватку на мечах?
Это было единственное испытание, оставшееся от посвящения, которое филаншах Шахрабаз разрешал проводить публично. Вторым по мощи и умению воином после Мариона в Дербенте считался Бусснар, и, конечно, Геро, не задумываясь, назвал его.
- Нет, сын, - Марион с сожалением покачал головой. - Я догадывался, что ты назовешь его, и заранее говорил с ним. Бусснар отказался.
- Почему? - изумился юноша.
- Бусснар сказал, что победа ничего не прибавит к его славе, но поражение унизит. А он теперь должен оберегать свое достоинство.
Чтобы воин - лег или дарг - отказался от публичного боя - такого в городе еще не бывало. Как отец может спокойно отнестись к этому?
- Тогда он трус! - вспыхнул Геро.
Марион строго посмотрел на него. Геро, опомнившись и уже стыдясь сказанного, смущено и гневно отвернулся, хмуря брови. Недостойно мужчины говорить плохое в его отсутствие. Как он мог забыть об этом! О проклятый язык! А Марион, словно не замечая состояния сына, еще подбавил масла в огонь, сказав укоризненно:
- Легко обвинить человека, понять - труднее. Бусснар никогда не показывал спины врагам...
- Отец! - бледнея от решительности, выговорил Геро. - У меня не два языка, и я не возьму своих слов назад. Я готов повторить их Бусснару прямо в лицо! - и гордо вскинул голову в ожидании, что решит отец, ибо случалось, что разгневанный родитель велел сыну повторить человеку в глаза то, что тот говорил в его отсутствие. И тогда уже только от оскорбленного зависело - быть или не быть схватке. Мать и Витилия, занятые приготовлением ужина, тревожно замерли у пылающего очага.
Много лет назад некто, проживающий в Шумере, обиженный на сына, написал:
"Ты, бродящий без дела по людным площадям, хотел бы достигнуть успеха? Тогда взгляни на поколения, которые были до тебя... это принесет тебе благо... Из-за того, что ты ведешь себя не так, как подобает человеку, сердце мое как бы опалено злым ветром... Ты мужчина лишь по упрямству, но в сравнении с другими ты вовсе не мужчина!.."
Об этом гневном обращении, написанном клинописью на глиняной табличке, Марион не знал, но как бы ни разрушалась связь времен и народов, связь поколений прерваться не может, и то, что заботило канувшего в безвестность шумера, в равной мере озаботило сейчас Мариона. Благо, если юноша в тревожное, полное опасностей время приучен носить оружие, еще большее благо, если он к тому же трудолюбив и умеет возделывать поле, но этого мало, чтобы стать взрослым, ибо не умеющий сдержать себя может пустить в ход оружие по самому незначительному поводу, а не имеющий жалости не накормит голодного сородича. Но если умению сдерживаться можно научить, состраданию - нельзя. В этом Марион был убежден.