— Слишком участливо?
— Слишком объективно. Но извольте, я тягощусь своим владением, потому что оно вынужденное. Вы знаете, я — австриец. Иностранные врачи практиковать в Швейцарии не имеют права. Мой диплом годен здесь только для того, чтобы меня называли «господин доктор». Это не одно и то же, что гонорар. И я, со своим медицинским опытом, в присутствии любого швейцарского юноши, только что выпущенного из университета, должен стоять, заткнув себе рот тампоном. Зато мне предоставляется право владеть собственностью, когда она приносит одни убытки.
— Но ведь не только тогда…
Клебе встал с шезлонга, обидчиво посмотрел на Левшина.
— Вы улыбаетесь, господин инженер, — сказал он. — Мне противно соглядатайство кредиторов. За каждым франком, который я собрался опустить в карман, следят двадцать глаз. Я честный человек и плачу долги. Но я именно — честный человек, я не пойду на сделки с совестью: репутация Арктура для меня выше всего, я ею не поступлюсь, даже если придется питаться одной картошкой.
Клебе начал энергично застегивать халатик. В этот момент из открытых окон бельэтажа вырвалась и вмиг облетела все балконы и весь дом гаммочка, деревянно отбарабаненная на рояле и тут же начавшая повторяться, раз за разом, без остановки.
— Майор, — сказал Левшин.
— Майор, — сказал Клебе.
«Тара-тара-ам, — играл майор, — тара-тара-ам». Это было его ежедневное упражнение для правой руки, поврежденной впрыскиваниями кальция, и он проделывал: его неукоснительно, так что весь Арктур должен был четверть часа в день слушать выдалбливание рояльных звуков от «до» до «соль» и обратно.
Клебе побежал. В гостиной он застал майора облокотившимся о пюпитр, слегка подперевшим левою рукою голову и задумчиво рассматривающим весенний пейзаж на стенке. Даже в ту минуту, как доктор подошел к роялю вплотную, правая рука майора продолжала работу.
— Извините, милый господин майор, но сейчас вам следовало бы лежать на балконе.
«Тара-тара-ам»… — сыграл майор вверх и приостановился.
— Моя игра, господин доктор, не доставляет мне удовольствия. Но я должен жертвовать своим слухом, чтобы поправить ущерб, нанесенный мне вами.
Он выговорил все это в необыкновенно уравновешенной манере и тотчас сыграл вниз «тара-тара-ам»… Так он и вел дискуссию, прерывая долбеж клавиатуры только затем, чтобы возразить доктору.
— Да, этот несчастный случай с инъекцией, происшедший не по моей вине, а по вине фрейлейн доктор, — говорил Клебе под музыку, — я вместе с вами не раз оплакал и сейчас глубоко удовлетворен, что ваши пальцы уже приобрели завидную беглость. Я вам снова рекомендую продолжать это полезное упражнение. Но, как мы условились, господин майор, роялем вы будете заниматься перед вечерней прогулкой.
— Или перед утренней.
— Но не тогда, когда вам следует лежать.
— Может быть, мне вообще не следует лежать?
— Другого способа лечения мы не знаем.
— Тогда, может быть, мне отказаться от лечения?
— Если вы не дорожите здоровьем…
— Я им дорожу и потому массирую свои пальцы, поврежденные мне в Арктуре.
— Но я очень прошу вас считаться с распорядком дома. Эта музыка обременительна не только для вас, но и для других пациентов. Мадам Риваш мне не раз высказывала удивление…
— Ах, вам предпочтительнее мадам Риваш…
— Наоборот, господин майор, тем более что мадам нас все равно покидает, — заторопился Клебе.
Но было поздно. Майор поднялся и стоя продолбил гамму вниз, прямиком воткнув большой палец в могучее «до». «Тара-тара-до-о». Не отпуская клавиши, под мурзенье раздразненных струн, он объявил:
— Мне нет дела, покидает вас кто-нибудь или нет. Я вас, во всяком случае, покидаю.
В гостиной был всего один выход, и, поколебавшись секунду, измеряя друг друга обозленными взглядами, они вместе шагнули к двери. Однако, из-за тяжеловесности, майор отстал, доктор же бегом пустился к себе в кабинет.
Он рухнул на диван. Вытянув ноги, он минут пять пролежал с закрытыми глазами. У него начался кашель, его подкидывало на пружинах сиденья. Потом он утих. Привстав, он включил радио. Нефальшив ленным голосом театрального любовника диктор передавал виды на среднеевропейскую погоду. Клебе выдернул провод и опять закрыл глаза.
Все звуки, коснувшиеся его сознания, шли с улицы — сирена автобуса, бубенцы санной упряжки. Санаторий был безмолвен, и доктору почудилось, будто из дома давным-давно вынесли всю мебель и ободрали стены, как перед ремонтом. Испуг охватил Клебе. Он ясно увидел коридоры Арктура, из которых исчезли начищенные Карлом красные ковровые дорожки. Доктор мчится из этажа в этаж, из комнаты в комнату — всюду гулко и пусто. Обои свисают со стен — желтые с птичками, голубые с цветочками. Сквозняки разносят по углам вонь формалина. Тишина…