— Настоящий абхазец и в тюрьме держится соколом, — сказал Нестор Аполлонович, глядя на него.
— Тем более когда невинно посажен, — вставил дядя Сандро.
Нестор Аполлонович вопросительно посмотрел на начальника милиции, и тот, быстро наклонившись, зашептал ему что-то на ухо.
— Газета… газета… — только и мог уловить дядя Сандро. Судя по выражению лица Нестора Аполлоновича и его благосклонным кивкам, ничего плохого его не ожидало.
— Я думаю, — сказал Нестор Аполлонович, отстраняясь от начальника милиции и глядя на дядю Сандро, — мы тебе поможем, если ты скажешь, откуда у тебя верблюды?
— Какие верблюды? — спросил дядя Сандро, стараясь понять, о чем идет речь.
Лакоба нахмурился. Вся эта история начинала ему не нравиться.
— Записано, что твой отец сдал в колхоз пятьсот голов мелкого рогатого скота, пять коров и четыре верблюда.
— Четыре мула! — радостно догадался дядя Сандро. — У нас было пять мулов… Отец одного оставил, потому что привык на нем ездить.
— Почему же записаны верблюды? — удивился Нестор Аполлонович.
— Наверное, — сказал дядя Сандро, — комсомолец, который записывал, не знал, как по-русски пишется «мул» и записал их как верблюдов.
— А-а, — сказал Нестор Аполлонович, — передай своему председателю, что он сам верблюд, а сейчас садись к нам обедать.
— Обязательно передам, — радостно согласился дядя Сандро и прибавил на всякий случай: — Лучше бы списки проверял, чем кости подбрасывать.
Но Нестор Аполлонович не обратил внимания на его слова, а может, и недослышал. А может, чегемские дела ему поднадоели, и он, пользуясь своей глуховатостью, сделал вид, что недослышал.
В этот вечер было порядочно выпито, было немало спето народных и партизанских песен, и, когда начались пляски, судьба дяди Сандро была решена, потому что его пригласили танцевать.
За родную Советскую, за Нестора Аполлоновича, за всех дорогих гостей плясал дядя Сандро. И как плясал!
— Не мы одни, а весь народ должен наслаждаться таким талантом, — сказал Нестор Аполлонович и велел ему ехать домой, немного отдохнуть, а потом приезжать в Мухус и прямо заходить к нему. Он обещал устроить его в абхазский ансамбль песни и пляски.
На следующий день дядя Сандро оседлал своего застоявшегося коня и, подъехав к зданию милиции, постучал камчой в окно начальника. Тот выскочил на балкон, где уже стояло несколько милиционеров, и пригласил дядю Сандро спешиться.
— Спасибо, — сказал дядя Сандро, — но я заехал за хурджином.
— Вынесите, — зычно приказал начальник милиции и добавил, обращаясь к нему: — Я вообще был против твоего ареста.
— Я тоже, — сдержанно согласился дядя Сандро. Один из милиционеров вынес хурджин и хотел передать его хозяину, но начальник его остановил.
— Приторочь сам, — приказал он ему и добавил, снова обращаясь к дяде Сандро: — Извини, что возвращаю пустой.
— Ничего, — сказал дядя Сандро, — не у тестя гостил. По абхазским обычаям считается хорошим тоном, возвращая хозяину посуду, корзину, мешок, одним словом, тару, вложить в нее какое-нибудь угощение, а если нечего вложить, то извиниться за это. Можно назвать этот обычай благодарностью за тару или, наоборот, извинением за ненаполненную емкость. Обычай этот был принят между соседями, и начальник милиции, стараясь быть приятным, явно переборщил.
— А кости куда дели? — поинтересовался дядя Сандро, трогая лошадь.
— Пока в несгораемом шкафу, — ответил начальник милиции.
— Это хорошо, что в несгораемом, — согласился дядя Сандро, — а то второго пожара они не выдержат.
С этими словами он тронул коня и легкой рысью пошел в сторону Чегема. Через неделю дядя Сандро был уже в Мухусе, где был принят в абхазский ансамбль песни и пляски под управлением Платона Панцулая, да еще по совместительству подрабатывал в качестве коменданта местного Цика. Нестор Аполлонович умел привлечь и обогреть одаренных людей, способных украсить нашу маленькую республику. Разумеется, что именно может украсить нашу республику, решал он сам и его ближайшие сподвижники.
В ту же осень в Чегеме случилось вот что. В один прекрасный день Хабуг нашел в лесу дерево, в котором гнездились дикие пчелы. Он обрадовался этому даровому меду и решил забрать его домой, но у него не было посуды. Ему неохота было возвращаться домой за посудой, и он вспомнил, что гораздо ближе подняться к молельному ореху и вытащить там из дупла медный котел, авось божество четвероногих не обидится на него.