Сосредоточенно, медленно, но верно, она безжалостно уничтожала все, что создал человек. Сквозь заросшие травой дорожки асфальт был уже почти не виден. Одичавшие розы разрослись шиповником, хищно выставившим острые шипы. Деревья, которых при человеке строго держали в узде, теперь, как матерые уголовники, дорвавшиеся до свободы, жестоко мстили, прорастая прямо в квартирах. На ветках висели огромные уродливые шары, похожие на птичьи гнезда – омела, полупаразитический кустарник, процветала в этих условиях.
Припять, как изнасилованная женщина, натягивала на себя зеленое покрывало, стыдливо пытаясь скрыть израненное нагое тело. Брошенные в спешке блочные многоэтажки темными проемами окон смотрели прямо в душу – зло, с укором, не понимая, за что их, бережно хранивших покой и счастье молодых семей образцового юного города, обрекли на медленную смерть.
Какой из домов сгинет этой зимой, когда вода, пропитавшая здание, замерзнет, заставив его со стоном трещать по швам? Вот этот девятиэтажный, с большими буквами на крыше «хай буде атом робiтником, а не солдатом», из которых сталкеры любят убирать вторую букву, чтобы получилось более близкое к правде значение фразы, что наглядно доказала авария? Или этот, с современными граффити в виде черных силуэтов на стенах, оставляющих жуткое впечатление? А может, первым рухнет шестнадцатиэтажный здоровяк, с которого обожают любоваться панорамой экстремалы? Кто знает.
Под тщательным присмотром нашего осторожного проводника мы зашли лишь в один дом. В квартирах валялась сломанная мебель, обрывки газет, одежда, обувь. Со стен без обоев и потолка «хлопьями», как кожа со спины после обгорания на солнце, слезали краска и штукатурка. Битое стекло хрустело под ногами как разбитые человеческие жизни и надежды, втоптанные в грязь. На подоконнике сидел потерявший от времени цвет плюшевый заяц с оторванным ухом. Увидев его, я не смогла удержать слезы. Боль агонизирующего города, не щадя, кромсала душу.
– Не переживай так. – Сказал Петро, подойдя к окну. – Игрушки частенько сами проводники для колорита подкладывают, чтобы было где туристам красивых кадров для инстаграма нащелкать.
– Сомневаюсь, что в аду хуже, чем здесь! – проглотив слезы, зло прошипела мисс Хайд, отойдя в сторону.
Люди сделали из Припяти музей ужасов под открытым небом. Превратили трагедию в аттракцион для тех, кто жаждет острых впечатлений. Как поездки в те уголки планеты, где можно пустить слезу, глядя на умирающих от обезвоживания и голода детей, полюбоваться на аборигенов, которые рады каждому доллару, ведь это значит, что сегодня у них будет еда. Я не хочу судить, но гнев в душе вспыхивает сам собой. Мне больно. И грустно – ведь так будет всегда.
Все это сумбурно проносилось в голове, пока мы шагали по этому месту, похожему на декорации к фильму в жанре постапокалипсис. Вот только хэппи–энда ждать не приходится. Радиационный фон в Припяти так высок, что жить в нем нельзя еще сотни лет. А те, кого в спешке эвакуировали отсюда, пообещав, что через три дня они смогут вернуться, так и будут видеть свои дома во снах. Зона никогда не отпустит их.
Я задержала дыхание, чтобы не расплакаться, и посмотрела на ржавеющие карусели в парке аттракционов. Ветер подталкивал их в спинки, заставляя громко скрипеть, словно катал детей–призраков. Мои глаза поспешно переместились на огромное колесо обозрения с желтыми корзиночками кабин, похожими на формочки для выпечки печенья. Стоило вспомнить о еде, как желудок требовательно заурчал. Драган погладил его и снял со спины рюкзак.
– Предлагаю перекусить.
– Пикник в Чернобыле. – Не упустила случая мисс Хайд. – Такого у нас еще не было. – Под недовольное попискивание дозиметра зубы вонзились в бутерброд с сыром и овощами. – Вкусно! – вот только пока никакого понимания, где открывать портал. Вибриссы вообще молчат. То ли сникли под натиском впечатлений, то ли захлебнулись в боли. Даже банальная интуиция молчит.
Увидев, что госпожа Драган опять помрачнела, Петро принялся травить байки.
– … и оказалось, девушка одна куда–то пропала. Он, значит, искать бросился – ведь если что, отвечать придется. И нашел. Стоит эта… голубушка в купальнике, красиво так стоит, прислонившись в аккурат к ковшу того самого экскаватора, что разгребал завалы реактора! И что, думаете, она ответила, когда он ей на великом и могучем матерном языке объяснил, что еще немного и ее шансы передать свои гены потомкам были бы равны нулю?