Не зная, что является источником моих страданий, я, с каждым мгновением теряя силу к сопротивлению и осознание того, зачем я вообще это делаю, попытался усилием воли вцепиться во всё окружающее меня пространство, дернув его на себя. В этот момент я почувствовал его, тот скользкий, угольчатый поток, что причинял мне боль и потянул на себя, ощущая, как вырываю у неизвестного врага что-то схожее с тем, что он хотел отнять у меня, но при этом чужое и чуждое. Синее пространство резко треснуло, рассыпаясь и обнажая картины реального мира, в нос, после абсолютно стерильного ничто, врезался уже знакомый запах крови, ощущавшийся сейчас острее любого нашатыря, а оживший слух выхватил хрипы и захлебывающееся дыхание.
Стоило мне вновь начать видеть, как я заметил в шаге от себя склонившийся и скрючившийся в поезде белесый силуэт огромных размеров, рябящий пикселями и будто бы продырявленный множеством дробинок, перетекающий из одной формы в другую. Стоило попытаться сконцентрироваться на каком-то конкретном месте твари, как на нём проступали невнятные силуэты, лица, надписи, слышались голоса, сливавшиеся в невнятную массу белого шума.
Что они нахрен делают?..
Тяжело выдохнув, я схватился за кресло, всё еще имея некоторые проблемы с ощущением собственного тела и осознанием происходящего. Тем же, что вызвало моё удивление была сцена, развернувшаяся со "священным грузом" — над бьющемся в судорогах парнем, чьи татуировки практически полностью были усеяны зависшими красными ошибками, стояло целых два существа, вдыхавших сочащийся откуда то из под куртки Лиминала белый пар, при взгляде на который ощущения были абсолютно теми же, что и при попытке рассмотреть часть стоящей подле меня твари, разве что голоса были чётче и при желании можно было услышать отдельные тональности. Сами же твари выглядели полностью целыми, без прорех и рябили не столь активно, переливаясь разными цветами и перетекая из одной формы в другую, местами скручиваясь во самоповторяющиеся, рекурсивные узоры.
Да почему я вообще об этом думаю? Что бы они не делали, пошли они в жопу!
Я вскинул левую руку, привычно удлиняя её для того чтобы схватить Лиминала и подтянуть к себе, но с замиранием сердца понял, что у меня ничего не вышло. Взглянув на левую руку, я отметил, что она двигается несколько заторможено для ведущей. Сконцентрировавшись на этих мыслях, я ощутил, как мою спину обожгло холодом. А с каких пор я левша? И точно ли у меня была эта способность? Поток вопросов о том, что со мной происходит, обрушился лавиной, заставив схватиться за голову, но на месте привычного короткого ёжика обнаружить отросшие до плеч волосы.
Стоп, я какой ёжик? Я же брился последний раз ещё до коллапса?..
Чувствуя, будто схожу с ума, я не придумал ничего лучше как схватить напарника и дернуть на себя, вытаскивая из окружения тварей. Стоило ему отдалиться от мигающих силуэтов, как взгляд юноши прояснился и стяжки координат закрутились, сменяя часть ошибок белым светом. Резко воздух загустел, меня дернуло куда-то в сторону, всё пространство перевернулось и я поехал спиной по куче мелкой гальки, на деле оказавшейся приборной панелью. Где-то сзади и снизу прозвучал вялый стон напарника.
— Смерть нарушителям! — тяжело, будто бы взахлеб, послышалось сбоку.
Послышался хлопок и резкий, множественный звон рикошетящей по комнате пули.
Да твою же мать…
— Стой, не стреляй! — рефлекторно сжавшись, я вытянул вверх руку с браслетом, ониксовая поверхность которого уже начала рассасываться, превращаясь в письмена.
— Страж скрипториума? Здесь? — сквозь звон отскакивающей от метала пули послышался слабый, чрезвычайно удивленный голос. — Простите, я бы не посмел…
— Да пошел ты в жопу, придурок… — прервал машиниста наполненный болью голос Лиминала. — Мало того, что от этой чёртовой способности то, что от меня осталось, на куски рвётся, так еще и ты добить пытаешься!
С трудом приподнявшись на локтях, я увидел… машиниста, одетого в форму санктум логистик и буквально вмонтированного в кресло на колесиках множеством трубок, перемежающихся со свисающими листами рукописей и мерцающими покатыми экранами ламповых телевизоров, которыми были заменены будто бы случайно выбранные части тела мужчины. Свободными от экстремального уродования оставались лишь руки, в одной из которых он до сих пор сжимал пистолет и голова.