Анна молча потянула ведро к себе. Отец оступился на плохо отремонтированной тележке, и жене, хоть и с трудом, все же удалось затащить его вместе с ведром в сенцы. Дома она так же безмолвно водрузила ведро на шкаф. Отец понял, что доступ к бражке потерян, но из упрямства принялся сооружать что-то вроде лестницы из стульев и табуреток.
— Ох, ну и посмеюсь же я, когда ты лететь с их будешь! — не выдержала и мстительно съязвила мать.
— Вот дура! — в сердцах сплюнул на пол отец. — Глупая, бестолковая баба! Нонче — День Победы, понимаешь ты или нет, нонче — мой день! И ты мне, воину, об таком говоришь! Я от тебя уйду сейчас!
— Уходи! — закричала мать. — Наконец-то я ослобонюсь от тебя!
— Вот и ладно, — тихо, но угрожающе сказал отец. — Наше, как говорится, вам… Но не думай, я судиться буду. Здесь все в основном мне принадлежит.
Стараясь прямо держать спину, он круто повернулся к выходу на колесах тележки и увидел стоящую у двери Сашку. Пробормотал в сторону:
— Хоть бы дочь пожалела, кобыла старая.
— Я — старая?! — прошипела мать ему в лысую макушку. — А тебе, кобель, к молодушкам захотелось? — И захохотала: — Ох, и набегут же, и набегут! Да кому ты нужен, урод несчастный, полчеловека?!
Затылок отца налился кровью. Ничего не ответив, он с силой оттолкнулся от половиц мозолистыми ладонями и одним резким движением перекинул свое короткое мощное тело к шкафу.
— Что ты делаешь?! — истошно завопила мать, но было поздно: отец уперся спиной в стену и, раскачав здоровенную махину шкафа, с грохотом свалил его на пол. Ведро с бражкой, подлетев к потолку, перевернулось, оросило всю комнату терпким мутным дождем и рухнуло на стол, сбив с него керосиновую лампу.
Анна кинулась к отцу и вцепилась в остатки его волос…
— Выйди, Сашка, не смотри! — сорванным заячьим голосом, будто дурачась, заверещал отец и схватил мать поперек живота. — Молю, дочура, выйди!
Девочка выбежала из дома и заметалась по двору. Было ветрено, и она скоро сильно замерзла. Тогда, забравшись в старый курятник, она забилась в угол, где лежало прошлогоднее сено, согрелась, уснула и проспала до вечера.
Впервые Сашкино сердце дало о себе знать, когда она в тот день, еще часа два прослонявшись по двору, зашла наконец в дом. Отец с матерью были подшофе, расположились на задней стороне поверженного шкафа, на котором горела гильзовая коптилка, и о чем-то вполне мирно беседовали. Возле них валялась пустая бутылка из-под вина и вторая, початая, возвышалась среди закусок на импровизированном столе. Весь дом был пропитан тошнотворным духом сивухи и керосина. А Сашки, оказывается, до сих пор никто не хватился…
Ощущая свою ненужность, девочка тихо прошла в свою комнату и прямо в одежде легла в постель. Вот тут-то она и почувствовала, как с внутренней стороны левой груди больно дернулась и словно оборвалась какая-то ниточка. «Кажется, сердце», — равнодушно подумала Сашка и стала мечтать о том, как умрет. Может, хоть тогда родители обратят внимание на ее одинокий похолодевший труп и заплачут о печальной жизни дочери, так нелепо прервавшейся из-за их распрей в самом расцвете тринадцати лет…
Сашке не спалось и ночью. Она долго вертелась на постели. Попыталась почитать журнал «Пионер» при лунном свете, но думалось совсем о другом.
Из комнаты родителей послышалось:
— Дай…
— Нет.
— Ну дай…
Голоса были тихие. Сашка сначала думала, что отец выпрашивает деньги на водку. И внезапно поняла: тут не то…
— Нет, — игриво сказала мать. И захихикала.
Сашка в темноте прижала ладони к жарко полыхнувшим щекам. «Боже мой, неужто они до сих пор… Они же такие… старые…»
Она узнала об этой стороне человеческих отношений позже, чем обычно узнают деревенские дети. Когда Сашка была маленькой и, как все дети, задавала невинные вопросы о том, как она появилась на свет, отец показывал ей свой шрам от аппендицита и говорил:
— Отсель тебя вытащили в больничке, дочура.
— Ты носил меня в животике?
— Да.
— Долго?
— До-олго…
Отец подмигивал матери и смеялся, довольный. Сашка совсем недавно поняла, что означали те подмигивания.
Уроков математики не было почти неделю, учительница ушла в декрет, а заменяющую еще не нашли. Обсуждая эти события на большой перемене, девчонки перешли на волнующую тему родов.
— У математички живот большой-пребольшой, — сказал кто-то. — Будто в ем ребенков штук пять напихано.