го познаний. Исходя из рабочей активности Смит, можно представить себе ежедневное волшебное перевоплощение: из неуверенной в себе тихой женщины, не способной сказать «нет», в улыбчивую позитивную особу, громкую и харизматичную. Но на самом деле перед классом ни в выражении лица преподавательницы, ни в её речи не менялось, ровным счётом, ничего. На место старой доброй Сары не приходил другой по духу человек. Она оставалась всё такой же хмурой женщиной, выглядевший чуть более удовлетворённой. Для учителя Смит разговаривала не преувеличенно медленно, с переменным успехом вкладывала в головы юных дарований необходимую информацию. Вопреки темпу речи Сары, больше подходящему матерям, поющим колыбельные, классы разного наполнения с придыханием слушали захватывающие факты и интересные разборы классической литературы. Лишь изредка кто-то из учеников позволял себе заскучать. Когда уроки переходили в подобие лекций, всё вокруг Сары и класса, попавшего в её руки, превращалось в искусное представление. На месте скучных обычных парт не без подачи учителя можно было представить старинную Италию, где не посчастливилось встретиться молодому Ромео и его нежной возлюбленной, Лондон, в котором проживал эгоцентричный тщеславный юноша — Дориан Грей. Множество и множество книжных героев оживали в сознании детей, когда Сара Смит открывала рот, начинала свой рассказ подрастающим поколениям. Успешно управляя интонацией голоса на актёрский манер и презентуя информацию максимально доступно и сочно, Сара могла держать внимание многих учеников всё возможное время. Но были и те, кто не внимал чарам учительницы. Некоторые дети уходили в себя настолько глубоко, что никакой, даже самый интересный рассказ не был способен вытащить их в реальность. Кто-то заворожённо смотрел в окно, будто в трансе, ожидая заветного звонка, окончания урока. Другие же размеренно вырисовывали в тетради витиеватые загогулины, претендующие ни то на творчество, ни то на способ выплеснуть накопившуюся активность или унять тревожность. Сара уважала детей, их особенности развития и характера, потому по возможности старалась привлечь к работе личностей, чьё внимание сложно поймать и удержать. К таким относилась низкая хрупкая Франческа, особенно любящая витать в облаках. Девочка чаще меньшинства остальных игнорировала существование учительницы, пропускала мимо ушей весь поток доносимой педагогом информации. Среди других одноклассников она больше всего не показывала стремления к познанию, да и интереса в её глубоких серых глазах не наблюдалось. На остальных уроках ситуация не складывалась лучше. Так же, как и на литературе, Франческа могла заниматься чем угодно, кроме поглощения информации, на любых других уроках. Чаще всего она задерживала взгляд на одной точке и постепенно выпадала из реальности. В её глазах в такие моменты отражалась серьёзная взрослая усталость вместо огонька детской непосредственности. Подобно Саре, Франческа Болди смотрела на мир помрачневшим взглядом. Счастливому взрослению не способствовала та обстановка, в которой росла девочка. Особенно быстро всё самое хорошее стёр её отец, который вечно проклинал всех вокруг, включая и худую домашнюю собачонку, замученную голодовками из-за вечного недостатка денег, и скромную безропотную мать, которую бросало в дрожь от каждого неожиданного шороха. Глава семейства винил в своих проблемах кого угодно, но не себя. Первопричиной нереализованности мужчины, как ни крути, оказывалась его родная дочка, кровь и плоть человека, не скупого на чрезвычайно бурное выражение эмоций. Появившись неожиданно рано, Франческа стала для родителей чем-то наподобие прочных сдерживающих цепей. Папа не мог уйти из семьи, оставить в покое Болди младшую и её мать, потому что в таком случае все его знакомые будут всячески осуждать бесчестного мужчину и тот окончательно потеряет лицо. Глава семейства всё никак не хотел обернуться и заглянуть в свою душу, осознать истинный корень несчастий. Мужчина вовремя не поменял отношение к себе и окружающим, он не успел стать тем, кого Франческа могла с гордостью назвать отцом. Потеряв юношескую невинность, она всецело погрузилась в безопасное для неё место, радужное и приветливое подсознание, где никто не ругался и с удивительной частотой не желал друг-другу смерти. Порой, когда молчаливую Болди отвлекали от пустого фантазирования, она приветствовала раздражителя с широкой нахальной улыбкой, которая не придавала ей большей живости. — Ты чёт хотел? — тут девочка кардинально менялась. Проникновенный взгляд, направленный на посмевшего её побеспокоить, стремился вывернуть собеседника наружу. Пелена задумчивости, призванная закрыть Франческа от внешнего мира, легко спадала. За плотной завесой всё это время пряталась и прячется особа, способная проявлять себя исключительно в компании кого-либо. Люди устроены так, что вопреки множеству препятствующих обстоятельств, они тянутся к друг к другу. Человек социален и вне социума он несчастен. Такой философией руководствовалась и Болди, когда в очередной раз заставляла обращать внимание других на себя. Дома её не любили, игнорировали, потому она пыталась заслужить желанное признание, раз за разом пересиливая себя в попытке добиться доверия одноклассников. Первое время у неё получалось активно участвовать в бурлящей жизни классного коллектива, но потом, едва поспевая за сверстниками, с каждым годом Франческа стала всё хуже контролировать свои эмоции. С младшей школы она ощущала, что внутри неё есть нечто мрачное, готовое выбраться наружу. Компания одноклассниц, щебечущих об обычных простых вещах, до ужаса банальных, сверх меры раздражала Болди. Первое время она настойчиво твердила себе, что никогда не станет такой же как они. Сама мысль подружиться с юными любительницами красивой одежды и любовных романов казалась Франческа оскорбительной. Так шли недели за неделями, во время которых Ческа с завистью наблюдала за счастливой трелью красивой компании. То, с каким задором они смеялись, насколько заинтересованно живыми выглядели — всё это вызывало во Франческа неподдельную зависть и не менее сильное отвращение. Спустя некоторое время, по пути домой, она заглянула в местный маленький магазин, где стоял завлекательно пёстрый стенд со все различными модными журналами и газетами, преимущественно для молодых. Тяжело выдохнув, девочка прикрыла глаза, решительно ступив вперёд, пересекая входную дверь. Потёртый чёрный сарафан, во многих местах заштопанный, старая серая водолазка, источающая зловонье после насыщенного школьного дня и выцветшая сумка болотного цвета: всё это выдавало в ней человека, не имеющего в распоряжение огромного количества денег. Продавец, сидевший до этого за прилавком, скучающе рассматривал местный ассортимент, пока наконец не нашёл себе новое, более интересное занятие. Он перевёл взгляд на вошедшую девочку. Сперва Франческа подумала, что ей показалось, но потом вместо простого любопытства она заметила во взоре взрослого мужчины настороженность, будто бы тот сейчас разразится громкой тирадой о треклятых оборванцах, шастающих к нему, и обязательно выгонит, при этом не забыв поколотить. В продавце так и читалось подозрение. Взглядом он проводил покупательницу до заветного стеллажа. Ческа старалась не обращать внимание, насколько старательно её спину прожигают глаза полного сэра. Она взяла первый попавшийся журнал и под безумный грохот сердца собиралась открыть его. На глянцевой обложке красовалась элегантная женщина, чей образ удачно подчёркивался тёмной шляпой с крупными полями. Плечи таинственной чарующей незнакомки закрывал белоснежных мех, отобранный у беззащитного животного: предположительно, норки или песца. Ческа не разбиралась в том, какие животные обычно идут в жертву новшествам, прямиком от законодателей моды, потому поспешила переключить внимание на основную часть наряда. Это было платье цвета кофейной молочной пенки, которую девочка видела единственный раз в своей жизни — на вывески, рекламирующей частный ресторанчик, открывшийся неподалёку от школы. Кажется, там этот вид пойла назывался латте. Одно название чудесного напитка вызывало волну голода. Такое сладкое сочетание букв и сам вид кофе привлекал немалый интерес маленькой Франческа, которая к большому сожалению, понимала, что её семья не может себе позволить походы в рестораны. Она никогда не попробует желаемое, ведь дома иногда не хватало денег даже на хоть сколько-то вкусный хлеб. Приходилось есть сухие лепёшки из старой залежавшейся муки, которую отец закупил впрок, пока работал. Перевернув страницу, Ческа задумалась. Она никогда не любила домашние булки, но вечный лёгкий голод, сопровождающий её, мог заставить съесть девочку даже выброшенное, выпавшее на дорогу яблоко. Для себя Болди не заметила ничего привлекательного, пролистав с десяток шуршащих листов. Каждая из женщин, искусно позирующих на страницах гламурного чтива, источала истинное неудовольствие. По идее, те кто открывал глянец, должны были обратить внимание на вычурность образов, скроенных по последним стильным лекалам, но Франческа смотрела исключительно на лица тех, кто представлял из себя вешалки для безумных идей изощрённых стилистов. Ожидаемо, Ческа почувствовала большее от