— Они давно уж переехали. Поколь пару месяцечков их не вижу. А ты разве не с родительками поехала? — Франческа будто огрело по голове чем-то железным и неимоверно тяжёлым. Она замерла на месте, задержав взгляд на старой женщине. Не решаясь сдвинуться ни на миллиметр или что-либо сказать, Ческа простояла в пугающей тишине около минуты, пока необычно добродушная соседка осторожно не закончила диалог. — Ты как-то свяжись с ними. А то это непорядок. — Закрывая дверь, женщина едва слышно запричитала. — Ни порядок, ни порядок. Как это свою родную ребёнку бросили. Нелюди. Борясь с желанием задержать закрывающуюся дверь и как следует ударить в морщинистое лицо, Ческа наконец прислонилась спиной к ближайшей стене. Она не представляла, что ей делать дальше. Каждую клетку внутри неё перевернуло от необычного по своей силе осознания, накатывающегося постепенно. Сначала она не могла поверить в то, что происходит. Ей казалось, что каждое слово лживой старухи пропитано неправдой. Сохраняя ничтожные остатки веры, Ческа принялась отчаянно бить в дверь. Шум, которые издавался при этом, на удивление не привлёк весь район.
— Мама, открой! Мама! Мама! — Франческа кричала, срывая голос. В этот момент что-то внутри неё с мерзким треском рушилось. Все соседи в момент будто бы оглохли. Никто не вышел в подъезд, чтобы обнаружить источник шума, никто не стал вызывать жандармом, дабы утихомирить разбушевавшуюся девицу. Никто не пришёл. Никто не обратил внимания.
Наконец, захлёбываясь в слезах, девушка медленно опустилась на пол. Прислонившись к двери, она будто в бреду звала родителей, но ответить те ей не могли. Ческа упустила момент, когда наступление истерики закончилось закономерной темнотой. Она не вспомнит, сколько лежала без сознания у родной двери и никогда не узнает, почему её предали.
Франческа пришла в себя глубоким вечером. Её взору открылись пределы комнаты, полюбившейся за долгие месяцы изнурительной работы в неволе. Ожидая не обнаружить никого рядом с собой, Франческа заметно расслабилась, потеряв часть бдительности, образовавшейся при пробуждении. Когда же она услышала знакомую русскую речь, то дёрнулась от неожиданности. Как оказалось, всё это время за её здоровьем следил жуткий иностранный бармен. Поняв, что любые разговоры здесь бессмысленны, Франческа жестом показала, что с ней всё в порядке. Устало выдохнув, она приподнялась с кровати. Все её догадки подтвердились, когда она вышла из помещений для сотрудников. Увидев у барной стойки привычно весёлого Роя, девушка сверила его угрюмым взглядом. Совсем таким же, которым он сам одарил Ческа во времена первой и последней крупной истерики. Рой в свою очередь даже не обернулся в сторону подошедшей подопечной, продолжив весёлую трель с очередным выпивохой. Кажется, тот говорил о политическом положение современной Франции, а хозяин заведения нарочито заинтересованно поддакивал.
— Вы представьте, насколько никчемным должен быть наш император, так сильно проиграв. Да и поговаривают, что он попал в плен в германии.
— Неслыханный позор. — Наливая очередную кружку низкосортного сидра, Рой даже не поднимал взгляд на диалог, разросшийся до невиданных размеров. Франческа не решалась присоединиться к высокоинтеллектуальному дискуту о Наполеоне третьем, потому бесшумно присела на ближайший стул. Знакомая обстановка, ставшая за долгие месяцы жизни в игорном доме привычной, привнесла в душу Франческа желаемое успокоение. Пусть то и было лёгким, эфемерным и очень хрупким, но её всё устраивало. Ческа положила ногу на ногу и опёрлась локтем об одну из них, а голову уложила подбородком на ладонь.
Сегодня вечно деятельный и чересчур активный, Рой не старался загрузить работой подопечную. За весь прошедший вечер она не произнесла ни слова. Ческа старалась смириться с тем, что произошло, осознать настолько понятное и очевидное предательство со стороны человека, на которого надеешься и ценишь. Прежде она не любил никто, кроме матери. В таком случае подарить искреннюю нежную привязанность хоть одной живой душе представляется небывалой проблемой. В исключение из правила входила, разве что, лишь знакомая учительница литературы, которая заставляла испытывать трепет лишь одним своим присутствием. Девушка не видела ничего ненормального в такого рода чувствах. Она считала, что в ответ на доброту со стороны статного взрослого человека вполне обычно испытывать дружественное благоговение и неизменное предвкушение каждой встречи.