Да, она любит его, и да, несмотря на его сомнения и переживания, он любит ее, как бы и невозможным это могло показаться со стороны. Надо заметить, что у него нет никакого специального интереса к молодым девушкам. До этого все женщины в его жизни были приблизительно его возраста. Пилар не представляет собой воплощение какого-то идеального типа женщины — она это она, неожиданное счастье в парке, исключение из всех правил. И он не может объяснить себе, что же притягивает его к ней. Он обожает ее склад ума, да, но это не самое важное, потому что он встречал женщин с подобным образом мышления, но никогда не был ими увлечен. Он считает ее привлекательной, но не исключительной красотой и не очарованием (хотя, здесь можно было бы и поспорить — каждая семнадцатилетняя девушка очаровательна, потому что молодость очаровательна). В любом случае. Он полюбил ее не из-за ее тела или ее характера. Тогда из-за чего? Из-за чего он остается здесь, хотя он должен уехать отсюда? Из-за того, как она смотрит на него, скорее всего, из-за ее пристального взгляда на него, из-за восхищенного напряжения в ее глазах, когда она слушает его, из-за чувства того, что она становится самой собой лишь в их совместности существования, и что он — только один человек для нее во всем мире.
Иногда, когда он вынимает свою фотокамеру и показывает ей фотографии оставленных вещей, ее глаза покрываются слезами. В ней есть мягкая сентиментальность — почти комичная, кажется ему — и все равно, он тронут ее проявлением и ее уязвимостью сочувствием; но она также может быть жесткой, болтуньей и хохотушкой — он никак не может предвидеть, какая часть ее покажется в следующее мгновение. Он, кому претил вид самого себя столько лет, кто флегматично не замечал себя, кто научился держать свои чувства на поводке и безадресно плыл по течению в холодном отстранении от мира, начал медленно возвращаться к жизни под давлением избытка ее чувств, ее внутреннего огня, ее внезапных слез, вызванных изображениями оставленных плюшевых медведей, сломанных велосипедов или вазы с засохшими цветами.
В первый раз, когда они легли в постель вместе, она сказала, что она не девственница. Он поверил ее словам, но как только он был готов войти в нее, она оттолкнула его и сказала, что он не должен этого делать. Дырочка для мамочек — нет, сказала она, запрещена для того мужского. Язык и пальцы — да, но не для того мужского, никогда, совсем никогда. Он не понял, о чем она говорила. Он же одел кондом? Они же предохранялись от будущих проблем? А-а, сказала она, а вот и неправда. Тереса и ее муж тоже доверились кондомам, и посмотри, что случилось. Ничего не было страшнее для Пилар, чем мысль о беременности; и она никогда не доверит свое будущее сомнительной резинке. Она скорее перережет свои запястья или спрыгнет с моста, чем забеременеет. Ты понял? Да, он понял, а как же дальше? Смешная дырочка, сказала она. Анджела все рассказала ей об этом, и тут ему пришлось согласиться, что с медицинской точки зрения и с биологической — это был единственный путь возможного избегания зачатия.
Шесть месяцев уже он следует ее желаниям, пользуясь для своего естества ее смешной дырочкой и касаясь дырочки для мамочек лишь языком и пальцами. Таковы аномалии и страхи их любовной жизни, по правде говоря — насыщенной любовной жизни, прекрасного эротического партнерства без никаких знаков скорого увядания. В конце концов, это как раз сексуальная сложность отношений и привязывает его к ней, и из-за этого он торчит в жарком затерянном крае заброшенных и пустых домов. Он околдован ее кожей. Он — узник ее страстного юного рта. Он в ней, как в доме; и если он когда-нибудь найдет мужество уехать, то будет жалеть об этом до конца своих дней.