Вера охнула, тоже принялась меня целовать. До ужина дошли только спустя час.
Уезжал со слезами. Утром Вера вскочила ни свет ни заря, начала готовить завтрак. А в глазах уже мокрота. Раньше такого за ней не замечал.
Успокоил как мог, оставил деньги, что выручил за продажу золота – мне все равно в Киеве они не нужны, я же на полном довольствии состою в штабе.
На выходе обнялись, жена долго не отпускала.
– Прости, не знаю, почему расклеилась. Плохие предчувствия.
Вера шмыгнула носом, достала платок.
– ВСЕ! БУДЕТ! ХОРОШО! – я прямо излучал оптимизм. Вернее, пытался.
Чтобы отвлечься от тягостной сцены расставания, купил, как рекомендовали старшие товарищи, «Правду». А там на развороте: «Подвиг лейтенанта Соловьева». Большая статья про бой на Хрестиновке и уничтожение зондеркоманды. Журналисты почему-то объединили два этих эпизода, а выход из окружения – вообще выкинули. Не было его.
Ну и большая порция хвалебных слов, «так победим» и все такое прочее. Фотографий нет – я остался инкогнито.
Когда подлетали к Киеву и закончилась болтанка (пилот стерегся немецких истребителей и шел в облаках по приборам) – показал статью Кирпоносу. Тот изучил статью, но только неопределенно хмыкнул. Никаких комментариев не последовало.
Зато уже в Киеве, Масюк чуть руку не оторвал – так тряс.
– Ну ты и герой! Могли бы орден Ленина дать за такое, жмоты.
Раскрытая «Правда» лежала на столе адъютанта.
– Как у вас тут? – поинтересовался я, меняя тему. – Новости с УРов есть?
– Стоят, – коротко ответил Аркаша. – Тут такое дело…
Договорить он не успел – в приемную заглянул Чхиквадзе.
– Петр Николаевич? Приехали? Очень хорошо, срочно нужна ваша помощь! – сказал он, явно о чем-то беспокоясь.
– Что-то случилось? – недоуменно спросил я. Просто никак не мог себе представить, какая помощь от меня нужна особистам. – Сейчас командующий…
– Все после, Петр Григорьевич, – особист принял серьезный вид. – Немедленно поезжайте в военно-клинический госпиталь, там наши разведчики какого-то офицера немецкого притащили. Взяли его неаккуратно, прострелили легкое.
– А я тут при чем?
– Вы же по-немецки говорите? Эмилия Карловна вас очень хвалила. Начнете расспрашивать. А у нас совсем с кадрами затык. А то помрет немец и ничего рассказать не успеет. Из генерального штаба, оберфельдинтендант, фон Брок. Сами понимаете, медлить нельзя. Пока переводчика привезут, три раза помрет. Давайте, там наш сотрудник ждет.
– Ну так Эмилию Карловну и пошлите, – пожал плечами я. – Она же лучше язык знает.
– Погибла Эмилия, – тень наползла на лицо Чхиквадзе. – Разбомбили ее дом. Тело до сих пор не нашли.
Рядом тяжело вздохнул Масюк.
– Пусть земля будет пухом, – я встал, поправил гимнастерку. – Я готов.
– Поторопитесь. Машина у входа.
До военно-клинического госпиталя домчались мигом. Вместо одного из корпусов была огромная куча битого кирпича – с десяток человек медленно ее разбирали. Рядом лежало несколько обезображенных трупов. Их даже никто не потрудился накрыть простыней или одеялом. Меня встречал какой-то пожилой доктор с серым от усталости лицом.
– Начальник хирургического отделения Пестель, – представился он. Надо же, знатная фамилия, хоть и дворянская. Он приоткрыл дверь, пригласил пройти за ним.
Я тоже представился, спросил, как чувствует себя пленный.
– Плох. Прострелено легкое. Состояние мы пока стабилизировали, но требуется срочная операция, иначе он просто утонет в своей крови.
– После которой он может не очнутся? – уточнил я.
Хирург лишь развел руками. Мол, на все воля Божья.
Меня провели в палату, где лежал лысый пузатый немец с перевязанной грудью. Его бледное, почти серое лицо было мокрым от пота, он что-то шептал, пялясь в потолок. Из-под повязки торчала трубка, другой конец которой был засунут в бутылку с водой. Рядом с кроватью стоял стол, два стула. Навстречу мне поднялся военный с петлицами старшего лейтенанта артиллерии. Вроде видел его в управлении.
– Доброе утро, – поздоровался я, подходя к столу. Дверь за мной острожно закрыли, наверное, Пестель.
– Приехали? – подал мне руку старлей, или кто он там в особом отделе. – Хорошо. Послушайте, подождите меня минут десять, мне там кое-что доделать надо, я приду и мы тут начнем. Стенограмму я сам писать буду, обучен. Добро? – и, не дожидаясь ответа, ушел, прикрыв за собой дверь.
Немец что-то бормотал себе под нос про 30 составов с горючим, которые нужны немецкой армии в день для наступлений. А дают только 27…