Мелика делилась на сольную (когда свои песни автор исполнял сам и себе же аккомпанировал) и хоровую. В рамках последней песни писались для хоров, исполнялись по разного рода торжественным случаям, а автор выступал в роли хормейстера и, наверное, дирижера. Впрочем, слишком уж строгой грани между этими двумя родами мелики проводить не стоит. Та же Сапфо свои произведения порой предназначала для собственного индивидуального исполнения, а порой сочиняла явным образом так, что сразу видно — это будет петь девичий хор.
Мелика, если говорить о ней в целом (а это наиболее уместно), отличалась от декламационной лирики меньшим количеством размышлений на общие темы и большей эмоциональностью. В ее памятниках, так сказать, преобладает сердце, а не разум. Мелика отличалась богатством ритмических форм, сложностью стихотворных размеров. Последние подчас очень сложно или просто невозможно передать в русских переводах соответствующих стихотворений, — в отличие от элегического дистиха или ямбического триметра, которые как раз без особых усилий «перелицовываются» и на наш, и на любой европейский язык.
Характерным примером может послужить творчество Пиндара («лебедя», как его называли) — последнего и крупнейшего из поэтов, работавших в жанре мелики. Пиндар, уроженец Фив, родился в последней четверти VI века до н. э. и прожил около семидесяти пяти лет. Иными словами, не стало его тогда, когда на дворе уж давно стояла не архаическая, а следующая, классическая эпоха — очень даже иная по множеству своих параметров. В частности, лирика как таковая верно шла навстречу своей смерти, уступала место драме. Но великий фиванец как будто не замечал перемен; он до предела совершенствовал старинный стиль торжественной, пышной оды. Не случайно у нас нередко называли «русским Пиндаром» не кого иного, как Ломоносова, столь преуспевшего в высоком одическом слоге.
Вот цитата из «настоящего», греческого Пиндара, взятая едва ли не наугад. Впрочем, у него какое место ни начнешь читать — тут же как бы подхватывает некий бурный поток смелых, порой несколько непонятных образов, сменяющих друг друга по какой-то странной ассоциативной связи.
Да уж, по полету причудливой фантазии Пиндар подобен каким-нибудь скандинавским скальдам с их кеннингами — сложными, многоуровневыми метафорически-метонимическими фигурами. Фиванский лирик порой не прочь поразить слушателей крайне парадоксальным ходом мысли. Например:
Заметим, какой зачин: «Лучше всего на свете…» И после этого, несомненно, пауза. Так что же лучше всего на свете? И вдруг — неожиданное «вода». Вода, которую можно встретить на каждом шагу. А золото, получается, лишь на втором месте. То самое золото, которое так любили греки, за которым они — поскольку в их собственной стране оно почти не встречалось — отправлялись в далекие плавания… Кому не знаком миф о том, как Ясон с сотоварищами на знаменитом корабле «Арго» добывал золотое руно в Колхиде (то есть в Западной Грузии)?