Общий настрой стихотворения таков: Алкей всё еще в изгнании, но страстно желает возвратиться. Он уверяет, что только ему и его сторонникам под силу положить конец смуте. Но чем дальше, тем более иллюзорной становится эта надежда на возвращение; соответственно, всё озлобленнее тон алкеевских стихов. Возьмем хотя бы вот это — в нем Питтак даже не назван по имени, а обозначен как «сын Гирра», и на его голову поэт призывает кару Эриний — богинь мщения:
Фрагмент обрывается чуть ли не на полуслове, как это столь часто бывает с отрывками, дошедшими до нас от архаических лириков. Но обратим внимание: кое-что из сказанного здесь нам уже встречалось. И упоминание о попранной клятве, и характерный образ Питтака, «жрущего» полис… Алкей начинает повторяться, а это верный признак того, что из-за нарастающей ненависти ему порой изменяет даже литературный дар. В конце концов он доходит просто-таки до каких-то яростных выкриков:
Хотя тут и не упомянуто никаких имен, но нетрудно догадаться, к кому Алкей относится настолько враждебно, что переносит эту вражду на покойных отца и деда этого человека. А в то же время — вот парадокс! — он в какой-то момент обратился (видимо, письменно) к Питтаку с прошением позволить ему вернуться на родину. Эсимнет ответил мягким отказом; поэт откликнулся стихотворением, в котором главное звучащее чувство — даже уже не гнев (хотя и он присутствует), а какая-то высокая скорбь:
Алкей, как говорится, «ничего не забыл и ничему не научился». Этот активнейший разжигатель гражданской смуты продолжал считать себя «неповинным», был уверен в своей правоте и по-прежнему чаял, что в конечном счете он победит, а Питтак уйдет в небытие.
В каком-то смысле он оказался провидцем: сам Алкей вошел в историю как великий поэт, а Питтак — отнюдь нет. Хотя «пузан», между прочим, тоже писал стихи, — например, такие:
Кого здесь Питтак имел в виду? Внешнего ли врага — такого, как афинянин Фринон, которого он сам сразил? Или же врага внутреннего, каким для него с некоторых пор стал тот же Алкей? Второе, кажется нам, вероятнее. Как бы то ни было, Алкей, насколько известно, так и окончил жизнь в изгнании.
Во всех событиях, о которых только что было рассказано, Сапфо, естественно, напрямую не участвовала и не могла участвовать. То, что мы знаем о положении женщин в античной Греции, о их полном отстранении от политической жизни, вполне объясняет это. Неудивительно, что в сохранившемся наследии поэтессы ни разу не упоминается, кажется, даже Питтак — не говоря уже о менее значительных деятелях митиленской истории.