— Милый Паша! — шептал он, с улыбкой глядя на круглый шлем, хотя в жизни называл летчика почтительно на вы, Павел Александрович.
Самое чувство полета выражалось в некоторой тяжести от скорости, давившей на кровообращение. От этой тяжести Виктор ощущал свое тело здоровее, сильнее, более рослым. Но о полете он старался не думать, чтобы даже самому себе не казаться пассажиром и новичком. Не думал он и о прыжке. Этому его учили все инструктора. Если задержишь мысли на прыжке, можно раскиснуть и не прыгнуть. Не так давно ближайший его друг Олег Ямпольский прыгал в первый раз, под его руководством. Внизу — дымчато-зеленая бездна. В бездне — безжизненная карта земли, тускло-ртутного цвета река, бархатная скатерть аэродрома. У Олега посерело лицо, помутнели черные глаза. Нужно было или толкнуть его, или…
«Так я уже купил билеты на „Возвращение Максима“! И Юля будет. Как раз вовремя успеем. На второй сеанс».
И Олег прыгнул..
Теперь Виктор летел, распевая в гуле кабины:
Будущим летом он сдаст экзамены в Военно-воздушную академию. Надо подогнать физику, на ней чаще всего режутся, да еще географию. Как-то встретит его отец? Выедет ли на поле? Ведь он ведет такой регулярный образ жизни. Виктор улыбался, представляя себе мысленно отца, который сидит в одном белье перед письменным столом и читает книгу перед сном, — нельзя портить глаза чтением лежа. В большой белой комнате холодно, но он читает не менее трех четвертей часа, прямой на прямом жестком стуле, почти не шевелится, еле шелестит страницами. И с таким замечательным отцом быть в ссоре! Какой он был грубиян и мальчишка! И тот старый ласковый чудак правильно сделал, что обиделся. Каждый на его месте рассвирепел бы… А как красиво сидеть за штурвалом, в комбинезоне, в шлеме, вести машину. Как красиво, должно быть (сзади не видно), окаменело лицо у Моисеенко! Кто это сказал: «Окаменело в волевом напряжении»? А у отца крупные морщины… Их, наверно, прибавилось за два года… Какие костры будут разложены на поле, где он должен приземлиться? Метра полтора-два в диаметре? Как их различить с высоты почти трех тысяч метров? Прыгать… Нет, лучше не думать. Хотя до чего же приятно преодолевать себя, приятно до восторга. Но Моисеенко заметил однажды: «От восторга нужно воздержаться. Он излишне развивает воображение. А излишнее воображение — враг храбрости». Виктор знал это не хуже десяти Моисеенко, но знал также, что порой надо дать ход сверлящей откуда-то из глубин всего существа мысли, в противном случае, скопившись во вредную силу, она выскочит, как пружина гигантской упругости, в момент прыжка и удержит его.
— «Крутится, вертится шар голубой…»— запел он снова и даже различил в грохоте машины свой голос.
Летчик повернул голову. Виктор понял: скоро прилетим. Он приподнялся с глубокого сиденья, отстегнул окно, заглянул через борт вниз; резкий сырой ветер ударил в переносицу, но не так сильно, как ждал Виктор, — разворачивались.
Далеко в недрах тьмы мерцали еле заметные огоньки — город. А за ним — будто огромный зверь блеснул темным мокрым боком. Так вообразилось Виктору море.
Он снова плотно уселся, но уже не находил прежнего удобного положения, а его непременно надо было найти и с ним вновь обрести возможность управлять мыслями. Моисеенко кивнул головой и заглушил мотор. Не допуская лишних мыслей, все тело Виктора Макарова собрало опыт и самообладание. Он знал: нужно отдаться памяти мускулов, которая точно откроет дверцу и, прекрасно зная устройство машины, заставит взяться руками за верхнюю скобу, а ноги поставит на нижнюю. В момент прыжка надо пустить секундомер на перчатке и следить двадцать три секунды затяжки. Парашют раскрыть на двадцать четвертой. А где костры? В безмерной черной глубине он увидел четыре небольших ярких точки. Сесть посредине!.. И, оборвав какое-то резкое сопротивление внутри, вдруг возникшее против того, что он собирался делать, Виктор слегка оттолкнулся ногами, отпустил руки и рухнул вниз.
Шестнадцатая секунда… Штопор.
И опять память тела, мускулов и нервов собралась спасать его. Он стал делать резкие движения: поджимал руки к груди, а ноги к животу и сразу выбрасывал их в стороны. «Раз, два, три», — считал он. На четвертом выбросе левая рука как бы охватила прохладный влажный столб и заскользила по нему: сорвалась перчатка. Но он вышел из штопора в ровное движение с обычными поворотами. Хотел поднести к фонарику секундомер. Белела лишь голая рука. Виктор потерял время. Потерял счет. Опуститься нужно на скрещении диагоналей среди костров… Сколько он пролетел?.. Какие маленькие костры! Они еще далеко… Рванул кольцо. С шумом взлетевшей стаи голубей взвилась над ним ткань парашюта и с силой подхватила его. В то же мгновение почти под ногами он увидел землю. Пахнуло дымом. Он изготовился к прыжку и ударился о землю.